1.Позиция Данилова Игоря:

В ситуации отношения к миру мы различаем две составляющие: 1) это отношение к значению; 2) наша деятельность означивания. Здесь есть одно забавное обстоятельство, радикально отличающее так описываемую ситуацию от ситуации классической философии. Действительно, для классической философии акт сознания чего-либо приводит к появлению нового "предмета" для самого сознания. Например, для Фихте сознание - это бытие свободы. То, от чего сознание освобождается, становится его предметом. Таким образом, сознание чего-либо порождает новый «предмет» сознания. Напротив, возможна другая ситуация, когда сознавание представляет собой чистую деятельность, не имеющую для себя предметного вида. Например, для предельной ситуации отношения к значению рассуждения классической философии имеет результатом значение, для нашего же рассуждения сознание значения представляет собой некое действие. Больший интерес представляет собой другая предельная ситуация - сознание себя как деятельность означивания. По всей видимости, для классической философии этот результат как результат невозможен, поскольку сознание не в силах удержать себя как чистый результат - как форму означивания, не опирающийся на предмет. Но мы и здесь имеем некий ритуал, имеющий правда другой смысл, чем ситуация простого отношения к значению. Так в каноническом тексте, различающем ситуацию отношения к значению в форме непосредственной захваченности значением, например, охотника преследующего дичь, можно сказать значение управляет сознанием. Этой первой ситуации противопоставлена ситуация чистого религиозного ритуала, когда тот, кто раньше был охотником и непосредственно следовал значению надевает на себя маску животного, например, медведя, и пытается вести себя как медведь. (Акцент на «как»). Здесь целью является не становление медведем, но в деятельности означивания как деятельности означивания, подражания как подражания. Такова суть любого художественного творчества. В обыденном обиходе наша речь есть инструмент по достижению каких-то локальных целей и задач и, в этом смысле, можно сказать, что речь как речь растворена в происходящем. Напротив, поэтическая речь - это речь, ведущаяся ради себя самой, речь для себя. Но не следует думать, что она является искусством для искусства, как это называют определенного сорта критики. Так стихотворение о любви, например, всегда именно о любви. Здесь поэтическая форма не может быть оторвана от сути происходящего. Если бы возможна была ситуация искусства для искусства, то была бы возможна ситуация речи как речи в его классическом понимании. Здесь же ситуация обратная. Сознание себя как формы означивания приводит к появлению не результата или "предмета", но к некоторой художественно оформленной деятельности. Сознать себя как форму означивания оказывается возможным путем ритуала или художественного творчества.

Такова предварительная ситуация отношения сознания к миру, подлежащая дальнейшему рефлектированию. Важно видеть, что реальное существование сознания лежит где-то посередине между этими двумя предельными состояниями: 1. чистым отношением сознания к значению и 2. демонстрацией сознанием себя как некоторой деятельности означивания.

2. Моя позиция:

Значение может быть предметом, а может быть проживанием действия – все зависит от установки исследователя. Если речь идет о познании, то значение изучается не в его бытии в качестве реальности (в виде деятельности человека), но только абстрактно – например, как в физике изучаются законы природы теоретически, оторвано от постановки и реализации экспериментов. Это, конечно, не означает, что познавательная установка не может смениться деятельным проживанием. Более того, возможно одновременное проживание и осознавание значения. Главное здесь - возможность различать двойственное отношение к значению. Исходя из этого понимания, непонятно в чем состоит критика классической философии? В теоретической философии, она утверждает значение как один из возможных предметов. В эстетике мы встречаем понимание значения также и во втором смысле – как проживание реальности.

Собственно критика предшественников – дань традиции. Новое должно, прежде всего, разделаться со старым. Обратимся к самой сути поставленной проблемы. Будем исходить из понимания значения как проживания действия. По примеру «охотника преследующего дичь». Очевидно, возможно две «предельные» позиции проживания этого значения – полная захваченность, до самозабвения происходящим, когда «значение управляет сознанием» и ритуализация деятельности, когда сознание как бы «разыгрывает» значения, оставаясь, по сути, самим собой. Конечно, прежде всего, это религиозный ритуал. Здесь мы плавно смещаемся в область эстетики. Говоря о художественном творчестве И.Д. имеет ввиду ритуализованное проживание значения. Здесь есть одна проблема. Дело в том, что автор художественного произведения, например, Гомер – не воин и может участвовать в реальных сражениях, описанных в «Иллиаде». С другой стороны, воин «захвачен» своей реальностью и не может относиться к ней ритуализованно. Как же возможно проживание художественного значения? В воображении автора? И откуда автор знает реалии битвы, если сам в них не участвует? По-видимому, автор все-таки не просто ритуализует уже готовое значение, что в принципе несущественно, а скорее творит его. Автор есть творец значения, а художественное произведение – выдуманная реальность, часто не имеющая никакого отношения к реальной жизни. В этом и состоит тезис «искусства для искусства» – не подражать реальности, а творить ее.

И.Д. же склоняется к тому, что искусство должно быть своего рода «пародией» на реальность – повторением реальности в ритуализованном виде. Эдакая "документалистика", цель которого, по-видимому, максимально точное воспроизведение реальности. Типа того, что стихотворение о любви должно быть только о любви и не о чем более. Продолжая последовательно, рассуждение о "ничто" должно быть ничем – то есть молчанием.

3. Добавление Данилова Игоря.

Искусство отлично от реальности. О первой ситуации мы говорим как о деятельности воображения не сознающей себя как воображение. Действительность предстает как уже означенная. Вижу, значит - уже увидел. Я уже считаю предмет чем-то, например, деревом. Жить таким образом, значит уподобляться футболисту, играющему в футбол. Правила ясны. На каждый знак следует действие. Игра - чистая условность. Но в этой условности странным образом присутствует непосредственность. То что, казалось бы есть чистое опосредование - условность - приводит к своеобразной непосредственности сознания, захваченного происходящим. Такое сознания в сочетании (отношение) и (означивание) выбирает отношение. Деятельность означивания оказывается скрытой для самого сознания. В этом смысле мы говорим о реальности.

Напротив, возможен акцент на деятельности как деятельности. Тогда знак выступает как нечто порожденное сознанием, но не в качестве готового результата. Сознание оказывается деятельностью ради деятельности. Сознание осознает себя деятельностью тем странным способом, что все время означивает. Такова ситуация искусства.

Отметим также, что было бы неправильным говорить о первой ситуации как о ситуации воображении в-себе, а о второй ситуации как о ситуации воображения для-себя. Сознание на этом этапе не сколько не осознает себя деятельностью воображения. Сознать себя деятельностью воображения, значит сознать себя в качестве пустой формы. В качестве разновидности небытия.

Итак, реальность подражает искусству, так как деятельность воображения, не знающее, что оно деятельность на деле принимает за действительность то, что искусство выдает за означивание ради означивания.

5. Мой ответ:

Согласно И.Д., и реальность, и искусство - различные способы условности жизни. Условности! Иначе говоря, кроме этих двух сфер существует, по-видимому, еще некая безусловная действительность, или действительность как таковая. О ней идет речь, например, в последнем абзаце, где говорится о том, что воображение принимает свою деятельность за действительность. Тем самым фактически различается собственно деятельность означивания (реальность) и некая действительность вне значения, принимающего его в себя. Но признавать существование действительности вне или по ту сторону значения означает не что иное, как признавать вторичность и произвольность значения и, следовательно, возможность существования различных сфер значения относительно одной и той же реальности. Это открывает совсем иные горизонты для его понимания.

Различение реальности и искусства, продемонстрированное нам, является только формальным - не различием сфер значения, но различением позиций сознания по отношению к одной и той же сфере. Либо сознание принимает сторону непосредственной жизни в значении (реальность), либо смещает акцент от проживания собственно значения к самой деятельности означивания как означивания (искусство). В любом случае, сама сфера значения от этого не страдает. Живет ли форма внутри значения или пытается ухватить свою деятельность означивания как означивания - мир значений от этого никак не затронут, он сохраняет себя во всей полноте. Именно поэтому в таких терминах невозможно говорить, что одно (реальность) подражает другому (искусству) или наоборот, поскольку и то, и другое есть, на самом деле, одно и то же и различено только формально.

Мы показали тождественность искусства и реальности у И.Д. со стороны сферы значения. К этому можно подойти также еще с другой стороны – со стороны сознания. Заметим, что "реальность", точно так же, как и "искусство", у И.Д. понимается не в смысле какого отделенного от сознания "мира значений". "Реальность" понимается как определенный способ жизни сознания - непосредственный. Другой способ жизни – опосредованный - называется "искусством". В этом смысле, тезис о подражании реальности искусству означает ни что иное, как утверждение о подражании одного способа жизни сознания (непосредственного) другому (опосредованному). Если в первом способе жизни мы захвачены происходящим и невластны над собой, то второй способ, где мы пытаемся отдать отчет в своем способе означивания мира, есть в некотором смысле овладение миром, овладение значением. Но власть над значением не есть власть над непосредственной формой, поскольку овладение значением в искусстве является только формальным, сфера значения, как уже было сказано, от этого никак не затронута и значит, смена формальной позиции сознания не дает предпочтительности какой-либо одной формы жизни, тем более власть одной над другой.

Представленная критика была бы невозможна, если бы «реальность» и «искусство» различались бы не только формально – позициями сознания по отношению к значению, но и содержательно – сферами своего значения. Но кажется, что И.Д. не осмелится на такое кощунство по отношению к священной форме.