Короткие замечания по теме приватности сознания, записанные по ходу чтения статьи С.М. Левина «Жуки Витгенштейна против философского зомби Чалмерса»[1].
Sergei Levin: «Допустим, я признаюсь кому-нибудь в любви, но у другого человека, если сознание приватно, при этом нет способа убедиться в том, что я действительно испытываю это чувство. Мое признание может оказаться обманом, и никакие внешние, доступные наблюдению факты не могут с абсолютной достоверностью передать, что и как я переживаю».
Очевидно, что автор неверно трактует принцип приватности сознания – он его переводит из философской, онтологической плоскость в психологическую. Левин не ставит вопрос о недоступности восприятий другого (как другому дано чувство любви, как другой воспринимает красный цвет), а задает вопрос: не обманул ли меня другой (сам видит синий, но говорит «красный», признается в любви, но не любит).
Левин: «Чувство любви потенциально можно будет фиксировать в поведении или в функциональном и нейрофизиологическом описании процессов в мозге. … Для приватности индивидуального сознания не остается места».
Этот фрагмент подтверждает, что автор не понимает содержания принципа приватности, который ничуть не ограничивает возможность инструментальной фиксации того, что человек испытывает чувство любви или видит свет с длиной волны, который мы называем словом «красный». Проблема ведь в том, что когда исследователь, проанализировав нейрофизиологические процессы в мозге, сделает вывод о наличии у тестируемого чувства или восприятия, то он при этом представит свое чувство любви и свое восприятия красного и принципиально не сможет ощутить, что такое любовь и красный цвет для другого.
Левин: «Мыслительный аргумент Чалмерса очевидным образом опирается на предпосылку о наличии приватного и публичного аспектов сознания».
А это яркий пример эклектичности, непоследовательности аналитической философии сознания в целом, неспособности в ее рамках различить, с одной стороны, просто поведение, внешне проявленные реакции тела, а с другой, сознание как «субъективный опыт субъекта» (в их терминологии). У сознания, понимаемого, как «субъективный опыт», не может быть публичных аспектов по определению – ведь опыт же субъективный. (Но это так, реплика).
Центральное место в статье занимает известный мысленный эксперимент Витгенштейна про жуков в коробках. Вот его фрагмент:
Витгенштейн: «293. Коли я говорю о себе самом: я знаю только по собственному опыту, что означает слово «боль», то разве не следует сказать это и о других? А тогда как можно столь безответственным образом обобщать один случай? Ну, а пусть каждый говорит мне о себе, что он знает, чем является боль, только на основании собственного опыта! Предположим, что у каждого была бы коробка, в которой находилось бы что-то, что мы называем «жуком». Никто не мог бы заглянуть в коробку другого; и каждый говорил бы, что он только по внешнему виду своего жука знает, что такое жук. При этом, конечно, могло бы оказаться, что в коробке у каждого находилось бы что-то другое. Можно даже представить себе, что эта вещь непрерывно изменялась бы. Ну, а если при всем том слово «жук» употреблялось бы этими людьми? В таком случае оно не было бы обозначением вещи. Вещь в коробке вообще не принадлежала бы к языковой игре даже в качестве некоего нечто: ведь коробка могла бы быть и пустой. Верно, тем самым вещь в этой коробке могла бы быть «сокращена», снята независимо от того, чем бы она ни оказалась».
При детальном рассмотрении можно сделать вывод, что мысленный эксперимент Витгенштейна просто несостоятелен, непродуман, не соответствует нашему непосредственному языковому опыту. Человек не придумывает слова для обозначения какого-то своего субъективного опыта. Словом обозначается некоторое внешнее проявление субъективного опыта. В частности, слово «боль» ребенок узнает о мамы, когда плачет из-за ссадины, синяка, пореза. Без внешнего проявления мама никогда бы не узнала о том, что у ребенка есть субъективный опыт боли, а ребенок не узнал бы слово “боль”. Так и с жуком: я смог бы узнать слово «жук», только если кто-то произнес его, услышав характерное царапанье в моем коробке.
Да, исходя из условий мысленного эксперимента Витгенштейна, мы никогда не узнаем, как выглядят жуки у других, но определить, есть ли в коробке жук или нет - элементарно: тихо там или кто-то скребется. По сути, это «скребется» мы и назвали словом «жук». У кого не скребется, у того и нет жука.
Еще раз обращаю внимание на самый важный момент: для того, чтобы узнать слово «жук», во-первых, я должен иметь коробок, в котором что-то скребется, во-вторых, такие коробки должны быть у многих. В ситуации, описанной Витгенштейном, когда нет никакого внешнего проявления жуков, слово «жук» вообще не могло появиться в языке.
Так что мысленный эксперимент Витгенштейна, дополненный необходимой подробностью относительно генезиса слова «жук» (чтобы оно появилось, из коробка должно раздаваться царапанье), превращается в наглядную демонстрацию принципа приватности сознания: мы не знаем, что там у каждого в коробке, но с успехом применяем слово «жук» для обозначения того, что там скребется.
Левин: «Однако непонятно тогда, каким образом мы можем эффективно говорить об ощущениях в отсутствии процедуры их интерсубъективной сверки».
Что же тут непонятного? Мы никогда не говорим непосредственно об ощущении, а только о проявленной реакции на него. Мы не говорим о том, как нам дан красный цвет, а указываем пальцем на верхнюю секцию светофора или просто останавливаемся на перекрестке. Мы сверяем не ощущения, а действия, вызванные ощущениями.
Левин: «У ощущений есть названия, и мы уместно используем их в своей речи. Всё это было бы невозможно, если бы ощущения были бы приватны и непроницаемы для других людей».
Мы знаем, что все, кто видит красный цвет, чувствует боль, имеет жука в коробке, называют их словами «красный», «боль» и «жук». Мы также знаем, что все используют эти слова по назначению: объясняя остановку на перекрестке, хватаясь за ушиб, прислушиваясь к шуршанию в коробке. И это знание не требует подглядывания в чужие коробки, не требует смотреть чужими глазами на светофор или ощущать чужую боль. То есть автор опять подменяет понятия, представляя принцип приватности сознания как невозможность знания о самом наличии восприятий или чувств других. В то время как проблема приватности сознания заключается в невозможности непосредственного доступа к этим восприятиям и чувствам, в неспособности увидеть мир другими глазами, сравнить свой вкус селедки с тем, какова она на вкус другого, заглянуть в чужой коробок.
Левин: «Например, отечественный философ Дмитрий Иванов, обращаясь к Витгенштейну, показывает…».
Не тот ли это Дмитрий Иванов, который в статье «На пути к объяснению сознания» [2] совершенно не по делу использовал вышеприведенную цитату Витгенштейна, урезав ее содержательную часть, да еще сделал множество логических ошибок по тексту, но так и не ответил, когда я обратил на это внимание [3], хотя обещал?
В оправдание Левина можно сказать только то, что он, по сути, анализировал не сам принцип приватности сознания, а мысленный эксперимент Чалмерса про зомби. Хотя если разобраться, то у чалмерсовского зомби по определению нет сознания (субъективного опыта) - так что при чем тут приватность и чего приватность, вообще не понятно.
- Левин С.М. , Жуки Витгенштейна против философского зомби Чалмерса, Вестник Русской христианской гуманитарной академии, Издательство РХГА, Санкт Петербург, 2016, 3, 17, 127 – 134.
- Иванов Д.В. На пути к объяснению сознания // Эпистемология и философия науки. 2015. № 2. С. 20 - 30
- Болдачев А.В., На пути к объяснению статьи Д.В. Иванова