"Я" - является представлением указывающим на источник информации, и позиционирующим себя как нечто целое, но на самом деле не являющемся таковым в силу позиционирования также и не целому. Субъект может позиционировать себя только как целое, а "Я" выполняет роль подкрепления субъекта. Совмещение "Я" с субъектом порождает функцию шизоидного Тела теряющую объект из рассмотрения, таким образом и возникает религиозное представление, когда что-то может представляться и как равное тебе, а если равное является, то начинается борьба за преодоление равного, когда необходимо стать неравным ему. Субъект как целое не участник религии, поэтому не может оскорбить чувства религиозные, а шизоидное Тела необходимый участник религии, так как только эта функция бесполого Тела связывает "Я" с субъектом, и поэтому не существует объективной религии, так как функция шизоидного Тела не может иметь объекта. "если равное является, то начинается и борьба за преодоление равного, и когда необходимо стать неравным ему" - борьба эта связана с бесполым Тела, и необходимым ему объектом сопротивления. Поэтому религии оживляют бесполое Тела в сфере асоциального, и делают его более мобильным в борьбе, в этом великая роль религии в цивилизации, где асоциальное постепенно переходит в социальное индивида. Когда явилось римское право религия потеряла уже то значение, и осталась как развлечение и лечение только, развлечение в смысле разводки влечений, а лечение в смысле идеи, так удобнее жить веря в себя. Например в шоу Время покажет ведущий Артём Шейнин говорит "продолжаем работать", где шизоидное Тела служит ведущему рабочим механизмом в лечении собравшихся на  обсуждении дел не относящихся к ним. Это наглядный пример, когда шизоидное Тела выполняет две функции, лечения [идеология] и развлечения. Религия такую именно роль выполняет для бесполого Тела, где шизоидное Тела компенсирует его в едином. Религия имеет одного соперника, индивида организуемого в праве, и должна нивелировать право, и поэтому сейчас религия занимает уже реакционную позицию по отношения к праву, а значит к свободе индивида, отсюда грех, вина, и прочие атрибуты религиозного воздействия на индивида в любой религиозной системе. Древняя религия была делом общины, сейчас уже целых государств, отсюда возникали споры о её месте, приводящие к столкновениям особого рода, где индивид уже брал на себя миссию толкования положений, так называемый реформатор, настраивающий шизоидное Тела под толпу, и беря на себя миссию спасителя, раньше ими могли быть философы, просвещённые люди, а сейчас подвизаются и аферисты в погоне за местом.  Когда утверждают что религия реакционная сама по себе, это не так, только к индивиду, что в каждом как субъект права, а значит проблема социальная не в религии, а в нереализованном праве, и разумеется в том же обществе, которое далеко не община, и где право уже первично, а не религия вовсе. Может ли религия быть благотворной для гражданина, нет, религия обращена к бесполому Тела индивида, а это личное дело, и никакого общественного значения иметь не может, и поэтому её отделили от государства. Потому граждане и возмущались допущением религии в школы, что вполне объяснимо в здравом смысле, где личное, не должно быть общественного, а где общественное, ничего личного, и что важный принцип права. Либерал-фашизм игнорирует этот принцип, партии имеют влияние в Думе, а значит подавляют инакомыслие, партия - это толпа, к тому же религиозная [программа], наиболее опасная для свобод гражданских.  Идиотизм либерализма состоит в том, что ничего нового эта система ценностей не придумала аж с 17 века, когда партии не по идеологическому принципу имели место, поэтому логика Ленина была верна в разгоне этой шушеры, но действовал Ленин как анархист, не исходя из правовых оснований, необходимо законных, и его идиотизм был ещё более опасным для государства, и не решал проблему преодоления либерализма. Партии понятно возможны на пути к Думе, одного идиота мало для какой-то программы, но к чему это в Думе? и здесь встаёт вопрос о законе, и поэтому нужна толпа, чтобы принять закон, иначе Дума не рабочей станет, эти идиоты ни о чём договориться не могут, и причина этого ясна, у них нет ясной цели куда идти и зачем. Отсюда и призывы к консолидации усилий, а это означает что миром все вопросы они решают, как в общине. Община же может быть только одной, и депутаты находятся в ней, что представляет из себя только заговор. Чем же Дума отличается от Съезда советов в СССР, только если иной системой воровства и беззакония. Комуняки отличались от либерализма некоторой конкретикой, где ценности не права, а общины имели верх, и в честности каких-то принципов им не откажешь в отличие от нынешних  аферистов, пускай и идиотских. "Так «Я» отделяется от внешнего мира. Вернее, первоначально «Я» включает в себя все, а затем из него выделяется внешний мир. Наше нынешнее чувство «Я» – лишь съежившийся остаток какого-то широкого, даже всеобъемлющего чувства, которое соответствовало неотделимости «Я» от внешнего мира." - Фрейд в этом пассаже ничем не отличается от комуняк, где обычное представление вбирает в себя у него всё, именно либерализм подготовил почву и расчистил путь комунякам подобными идиотскими умозаключениями. Вот что даёт известность человеку, подумавшему что всё может, и даже в области культуры делать выводы.

Один из этих замечательных людей в письмах называет меня своим другом  Я послал ему свою небольшую работу, где религия расценивается как иллюзия. Он отвечал мне, что был бы целиком согласен с моей оценкой, но сожалеет, что я не воздал должного подлинному источнику религиозности. Таковым он считает особое чувство, никогда его не покидающее, обнаруживаемое им у многих других и, предположительно, присущее миллионам. Это чувство он называет «ощущением вечности», чувством чего-то безграничного, бескрайнего, «океанического». Такое чувство – дело чисто субъективное, это не вопрос веры. Здесь не примешивается обещание личного бессмертия, но зато в этом чувстве – источник религиозной энергии, питающей различные церкви и религиозные системы. Они направляют его по определенным каналам, где оно и поглощается. Лишь на основании такого «океанического» чувства человек может называть себя религиозным – даже если он отвергает всякую веру и любую иллюзию.
Это суждение моего уважаемого друга, который сам однажды отдал дань волшебству поэтической иллюзии, поставило меня перед лицом немалых трудностей. У себя я не нахожу этого «океанического» чувства; научному подходу чувства вообще создают неудобства. Можно попытаться описать их физиологические признаки. Там, где это получается, – а я опасаюсь, что «океаническое» чувство такой характеристике не поддается, – не остается ничего, кроме содержания тех представлений, которые ассоциативно связаны с этим чувством. Если я правильно понял моего друга, он имеет в виду то же самое, что и один оригинальный и весьма своеобразный поэт, утешавший своего героя перед самоубийством: «Нам не уйти из этого мира». Таким образом, речь идет о чувстве неразрывной связи, принадлежности к мировому целому. Для меня это имеет, скорее, характер интеллектуального умозрения – конечно, не без сопровождающих чувств, но их ведь хватает и при других мыслительных актах сходной значимости. Личный опыт не убеждает меня в том, что такие чувства первичны по своей природе. Я не могу оспаривать на этом основании факта наличия их у других; вопрос лишь в том, насколько верно они истолковываются и могут ли считаться «fons et origo» всех религиозных запросов.
Мне нечего предложить для окончательного решения этой проблемы. Идея о непосредственном, изначальном оповещении человека этим чувством – о его связи с окружающим миром – звучит столь странно, так плохо совместима с нашей психологией, что следовало бы предпринять психоаналитическое, т. е. генетическое исследование подобного чувства. Тогда в нашем распоряжении следующий путь: в нормальном состоянии для нас нет ничего достовернее чувства самих себя, нашего собственного «Я», кажущегося нам самостоятельным, целостным, ясно отличимым от всего остального. Видимость обманчива, не существует четкой внутренней границы между «Я» и бессознательной душевной субстанцией, обозначаемой нами как «Оно». «Я» для нее служит лишь фасадом – этому научил нас психоанализ. Ему предстоит еще во многом уточнить отношения между «Я» и «Оно», однако, по крайней мере в отношениях с внешним миром, «Я» кажется отделенным от последнего резкой разграничительной линией. Только в одном, хотя и необычайном, но не патологическом состоянии дело обстоит иначе. На вершине влюбленности граница между «Я» и объектам угрожающе расплывается. Вопреки всякой очевидности, влюбленный считает «Я» и «Ты» единым целым и готов вести себя так, будто это соответствует действительности. То, что на время может устранить известная физиологическая функция, может, конечно, быть результатом и болезнетворных процессов. Из патологии нам известно большое число состояний, когда грань между «Я» и внешним миром делается ненадежной, либо границы пролагаются неверно. Таковы случаи, при которых части нашего собственного тела или даже душевной жизни – наши восприятия, мысли, чувства – кажутся нам как бы чужими, не принадлежащими нашему «Я». Либо те случаи, когда на внешний мир переносится нечто порожденное или явно принадлежащее «Я». Таким образом, чувство «Я» также подвержено нарушениям, а границы «Я» неустойчивы.
Дальнейшие размышления показывают, что чувство «Я» взрослого человека не могло быть таковым с самого начала. Оно должно было пройти долгий путь развития. Понятийно это зачастую недоказуемо, но реконструируется с достаточной степенью вероятности. Младенец еще не отличает своего «Я» от внешнего мира как источника приходящих к нему ощущений. Его постепенно обучают этому различные импульсы. Сильнейшее впечатление должно производить на него то, что одни источники возбуждения все время могут посылать ему ощущения (позже он узнает в них органы собственного тела), тогда как другие источники время от времени ускользают. Самый желанный из них – материнская грудь, призвать которую к себе можно только настойчивым криком. Так «Я» противопоставляется некий «объект», нечто находимое «вовне», появляющееся только в результате особого действия. Дальнейшим побуждением к вычленению «Я» из массы ощущений, а тем самым к признанию внешнего мира, являются частые, многообразные и неустранимые ощущения боли и неудовольствия. К их устранению стремится безраздельно господствующий в психике принцип удовольствия. Так возникает тенденция к отделению «Я» от всего, что может сделаться источником неудовольствия. Все это выносится вовне, а «Я» оказывается инстанцией чистого удовольствия, которому противостоит чуждый и угрожающий ему внешний мир. Границы такого примитивного «Я» – чистого удовольствия – исправляются под давлением опыта. Многое из того, что приносит удовольствие и от чего нельзя отказаться, принадлежит все же не «Я», а «объекту». И наоборот, многие страдания, от которых хотелось бы избавиться, неотделимы от «Я», имеют внутреннее происхождение. Целенаправленная деятельность органов чувств и соответствующих умственных усилий учит человека методам различения внутреннего (принадлежащего «Я») и внешнего, пришедшего из окружающего мира. Тем самым он делает первый шаг к утверждению принципа реальности, который будет управлять дальнейшим его развитием. Такое различение, понятно, служит и практическим целям – защите от угрожающих неприятных ощущений. То обстоятельство, что «Я» способно применять для защиты от внутреннего неудовольствия те же методы, которыми оно пользуется против внешних неприятностей, является исходным пунктом некоторых серьезных психических расстройств.
Так «Я» отделяется от внешнего мира. Вернее, первоначально «Я» включает в себя все, а затем из него выделяется внешний мир. Наше нынешнее чувство «Я» – лишь съежившийся остаток какого-то широкого, даже всеобъемлющего чувства, которое соответствовало неотделимости «Я» от внешнего мира. Если мы примем, что это первичное чувство «Я» в той или иной мере сохранилось в душевной жизни многих людей, то его можно признать своего рода спутником более узкого и ограниченного чувства «Я» в зрелом возрасте. Этим же объясняются представления о безграничности и связи с мировым целым, именуемые моим другом «океаническим» чувством. Но вправе ли мы из остатков первоначального, существующего наряду с возникшим позже, выводить второе из первого? Конечно, в этом не было бы ничего удивительного – ни в области душевной жизни, ни в любой иной.
http://modernlib.net/…/freyd_zigm…/nedovolstvo_kulturoy/read Зигмунд Фрейд. Недовольство культурой