Систематизация и связи

Онтология

Мысль: запрет Парменида/своеволие Горгия

­­­­­­­­­­­­­­­____________________________________________

Аннотация.

В работе развернута философская аргументация софиста Горгия Леонтийского, онтология, гносеология и эпистемология которого или не принимались в расчёт традицией философствования или были заслонены его риторическим наследием. Впервые Горгий предстаёт мыслителем широкого спектра, чьи идеи нашли отклик в немецкой классической философии, французском экзистенциализме и в концепциях физики XXI века с их многомировыми моделями и квантовым многообразием. Автор исследует речевую личность Горгия, видя в языковых играх, часто использовавшихся этим ритором, судебным оратором и «платным учителем красноречия», истоки современной аналитической философии языка. Важное место в статье уделено полемике Горгия с Парменидом, которая выходит далеко за узкие рамки «элеатовского вопроса».

Ключевые слова.

Ничто́, не–сущее, бытие/небытие, бинокулярный субъект, вещь, предмет, притворно–сущее, «кромка», антиномии, Логос, квантор существования «есть».

«Мысль: запрет Парменида/своеволие Горгия»

Мысль о ничто́ беспредметна. Но когда предметом мысли становится беспредметность, у не–сущего появляется шанс. Такой шанс небытию дал Горгий Леонтийский – софист, чей трактат «О не–сущем, или О природе» дошёл до нас в парафразах Секста Эмпирика (Adv. Math. 7.65–87, DK 82 B3) и Псевдо–Аристотеля, или т.н. Анонима (De Melisso Xenophane Gorgia, V–VI). Ничего нет: ни сущего, ни не–сущего, ни обоюдного, утверждает Горгий (979а24). Своё «не–сущее» (τὸ μὴ ὂν εἶναι) софист противопоставил «сущему» (τὸ ἐóν) Парменида, хотя текстологи убеждены, что целью пародии был Мелисс с его работой «О природе, или О сущем» (Περὶ φύσεως ἢ Περὶ τοῦ ὄντος), чьё название Леонтиец якобы отзеркалил в собственном трактате «О не–сущем, или О природе» (περὶ τοῦ μὴ ὄντος ἢ περὶ φύσεως) [Вольф: 2014].

Начав с традиционного зачина, автор усомнился в целесообразности историко–архивного подхода. Перечитал вступление: фразы застёгнуты на все пуговицы, проблема озвучена, действующие лица обозначены. Скучно! А что если переступить запрет Парменида мыслить не–сущее как сущее? Возразят: этот путь мнения ведёт к противоречию поскольку: 1) мысль о ничто́ беспредметна, а, следовательно, ничтожна; 2) обладающий беспредметным умом, ничтожен и как мыслитель. Логично. Но поскольку мысль о том, чего нет, «есть» опыт в условиях парадигматической инфляции, разве не разумно рассмотреть бытие мысли о небытии? Такое бытие возможно в трёх локусах: а) как отношение не–сущего к инобытию, т.е. к своему иному бытия, – отчасти по этому пути пошёл Платон в «Софисте»; б) как суверенная онтология, гносеология, эпистемология, где ничто́ не антипод бытия, не клиент, заимствующий у сущего предикаты, чтобы отрицать их, а – патрон, решающий: что, когда и как ничтожить в–себе и для–себя; в) как Логос, умиротворяющий антиномии, – этот дидзесис или дзетесис (путь поиска) Горгия автор и собирается исследовать.  

Для начала приведём отрывок из поэмы «О Природе» Парменида в переводе М. Л. Гаспарова.

2 (2)        Εἰ δ' ἄγ' ἐγὼν ἐρέω, κόμισαι δὲ σὺ μῦθον ἀκούσας,

                αἵπερ ὁδοὶ μοῦναι διζήσιός εἰσι νοῆσαι·

                ἡ μὲν ὅπως ἔστιν τε καὶ ὡς οὐκ ἔστι μὴ εἶναι,

                Πειθοῦς ἐστι κέλευθος – Ἀληθείῃ γὰρ ὀπηδεῖ – ,

                [5] ἡ δ' ὡς οὐκ ἔστιν τε καὶ ὡς χρεών ἐστι μὴ εἶναι,

                τὴν δή τοι φράζω παναπευθέα ἔμμεν ἀταρπόν·

                οὔτε γὰρ ἂν γνοίης τό γε μὴ ἐὸν – οὐ γὰρ ἀνυστόν –

οὔτε φράσαις.             

                «Слово тебе изреку — склони же внимание слуха! —

                Слово о том, какие пути предлежат разысканью.

                Первый тебе указует: «Есть!» и «Не–быть — невозможно!»

                Это — путь Убежденья, оно же вслед Истине правит.

                Путь же второй указует: «Не есть!», «Не–быть — непременность!»

                Этот путь — так я говорю — уводит в незнанье,

                Ибо тебе ни увидать того, что не есть, невозможно,

                Ни об этом сказать.    

3 (3)        ... τὸ γὰρ αὐτὸ νοεῖν ἐστίν τε καὶ εἶναι.

                …мыслить и быть — не одно ли и то же?

6 (6)        χρὴ τὸ λέγειν τε νοεῖν τ' ἐὸν ἔμμεναι· ἔστι γὰρ εἶναι,

                μηδὲν δ' οὐκ ἔστιν· τά σ' ἐγὼ φράζεσθαι ἄνωγα.

                Быть тому, чтоб сказать и помыслить Бытное. Ибо

                Есть лишь «Быть», а Ничто́ — не есть: раздумай об этом!

8 (8)        …μόνος δ' ἔτι μῦθος ὁδοῖο

                λείπεται ὡς ἔστιν·

                На этом пути остается Только то, что Есть». [Гаспаров: 1999]

Согласно элеату, нельзя помыслить пустоту, ибо мыслимое уже наличествует в бытии. В противном случае отсутствовало бы и мышление, оперирующее с объектами. Таким образом, бытие присутствует по обе стороны от ума: оно и в вещах, данных созерцанию, и в феноменах. Это единство вещи и предмета и образует тождество бытия и мышления, ибо: «разуметь то же, что и существовать» (фр. В 3), и в другом месте: «мышление и то, о чем мысль – не различимо» (фр. В 8, 34).

Парменида отличало трезвомыслие. Ведь если существует мысль, полагал он, то существует и сущее – то, что наполняет мысль, делает её существенной, а не порожней. Бытие «есть» в отличие от небытия, которого «нет», ведь бытие «не появилось и, следовательно, не может исчезнуть, оно целостно, в единственном числе, не движется и не ограничено во времени» (В 8, 4–5). Не зная прошлого и будущего, оно пребывает «здесь и теперь»; будучи всегда «густым, непроглядным, одним» (В 8, 5–6), бытие «целокупно» (В 8, 22), лежит там, где лежало (В 8, 29), избавлено от чувственности и не имеет возраста (В 8, 40–41), пребывает в идеальной по форме сфере, каждая точка которой «равноудалена от центра» (В 8, 43–44).

Горгий не согласен. Против «Есть» Парменида он выдвигает тезис «ничто́ не существует (οὐδὲν ἔστιν)»…кроме Логоса, добавим мы, в котором пребывают, удостоверяемые им, сущее, не–сущее и обоюдное. Это означает, что тождеству бытия и мышления Парменида, сказавшему: «...τὸ γὰρ αὐτὸ νοεῖν ἐστίν τε καὶ εἶναι (…мыслить и быть — не одно ли и то же?)», а в другом месте: «одна и та же вещь и для мышления, и для существования» [Парменид: DK I, 217–246], Горгий противопоставляет тождество мысли и ничто́. Каждое из этих тождеств внутренне противоречиво, а их целокупность вызывает вопросы. Ясно, что вещь и предмет не одно, ведь бытие сущим (посредством вещей) и бытие предметное (посредством феноменов) разные способы бытийствовать. Включённые в натуральный ряд, вещь и предмет дают число 2, что открывает ящик Пандоры для каких угодно арифметических последовательностей. К тому же, удостоверяя вещи посредством квантора существования «есть», ум привносит в бытие экзистенциальную подоплёку, что чревато аберрациями познания. Ведь (как абсолютный ноль) сознание содержит уже произведённую операцию с натуральными числами – их обнуление. Сознание – то, что флуктуирует–в–себе, задаёт координаты, алгоритмы, правила, предоставляет бесконечную прямую для высадки натуральных чисел по обе стороны от нуля. Но сознание никогда не станет 1 или – 1, хотя потенциально содержит множества и подмножества, будучи их сухим остатком. Видя решение проблемы местопребывания ничто́ в Логосе, Горгий набивается к не–сущему на роль спикера, сделав предметом мысли бесформенность, бессодержательность, бессубстратность. При этом Логос Леонтийца онтологически нейтрален, он лишь соприкасается с бытием/небытием плоскостью сиюминутного, – той гранью, которую Гуссерль называл ретенцией (от retention – удержание), а экзистенциалисты – «вот–бытием» или «теперь». Соприкасаясь «кожей» с ничто́ и бытием, мысль остаётся субстантивно нейтральной, притворно–сущей, т.е. тем, что в Софисте Платон назовёт τὸ µηδαµῶς ὂν, никоим образом не сущим (237b).

Итак, мысль обретается на «кромке» сущего/не–сущего как притворно–сущее. Исследуя инаковость мысли, – быть пересмешницей сущего и наперсницей не–сущего, – Горгий приходит к выводу: ничего нет: ни сущего, ни не–сущего, ни обоюдного. Его интересуют каузальность и казуальность, последствия философических размолвок для формы, претерпевающей онтологизацию, гипостазирование и энтелехию, а именно: как мысль оформляется, что имплицирует из своего дальнего родства с бытием и небытием.

Горгий исследует бытие мысли, в которой пребывает неявное/непредставимое. При этом некоторые горгиеведы, желая выкурить проблематику ничто́ из научного дискурса, переводят οὐδὲν ἔστιν как «ничто́ существует», благодаря чему, как считает М.Н.Вольф, «трактат Горгия больше не выглядит пародией на элеатов и может быть поставлен на одну линию с решавшими элейский вопрос» [Вольф 2014: 112]. Подобная аргументация сомнительна. Во–первых, сие «прочтение» подвергает ревизии основополагающий тезис Горгия, ставя с ног на голову всю концептосферу софиста; во–вторых, хотя текстолог и называет свою гипотезу «рабочей», в MXG, по признанию той же М.Н.Вольф, Аноним использует конструкцию «οὐκ εἶναί οὐδέν» (979a13), что не оставляет сомнений в твёрдости Горгия отстаивать негативную онтологию и гносеологию. И чтобы удостовериться, что основополагающий принцип Горгия «ничто́ не существует» не заблуждение, не паранойя и не пародия на элеатов, изучим парафраз Секста. За неимением возможности в рамках статьи воспроизвести греческий оригинал и его научный перевод, дадим сжатую компиляцию трактата, выполненную усилиями философа и текстолога Р.Б.Галанина.

«Вот парафраз парафраза Секста Эмпирика: Если есть не–сущее, то существовать должно то, что по определению не может существовать, или же оно существует и не существует одновременно, следовательно абсурд. Далее, сущее тоже не существует, поскольку оно либо вечно, либо родилось во времени, либо то и другое вместе, но первое невозможно постольку, поскольку все сущее имеет начало, а вечное беспредельно, следовательно безначально, следовательно его нигде нет, далее, если оно не вечно, то оно откуда–то происходит, но если из сущего, то оно ничем от него не отличается, если же из не–сущего, то это абсурд, поскольку не–сущее не может что–либо породить, равно как оно не может быть вечным и временным одновременно, так как это противоречит закону тождества. Следует добавить, что если сущее есть, то оно либо едино, либо множественно, но оно не едино, поскольку в таком случае оно должно быть либо количеством, либо непрерывностью, либо величиной, либо телом – а все это может быть делимо, следовательно, не едино. Множественным же оно не может быть потому, что множество есть соединение различных единств. А то, что сущее и не–сущее не суть одновременно, объясняется тем, что не–сущее будет тождественно в таком случае сущему в отношении бытия, что абсурд. Следовательно, ничего нет.» [Галанин 2016: 139].

Вырванная из речевой ойкумены, мысль Горгия/Галанина мало походит на греческий оригинал, где плотность идей, риторических фигур, используемых софистом, работают как сосуды в кровотоке: вырежешь – кровоизлияние; закупоришь – тромб (др.–греч. θρόμβος – ком, сгусток). Ясно, что следует не рубить, а бережно развязывать горгиев узел.  Но прежде разберём аргументы софиста: а. ничего нет: ни сущего, ни не–сущего, ни обоюдного; b. даже если что–то и «есть», то непостижимо, т.е. не объективируется: ни ноуменально, ни феноменально; c. если и постижимо (т.е. редуцируемо), то не выражено в речи, жесте, коммуникативном поведении, и, как следствие, не передаваемо от референта к адресату.

В первом приближении это означает: а) не только не–сущего, но и сущего «нет» за пределами ума, в противном случае следовало бы удостоверить их эмпирическое бытие, для чего вынести по каждому субъектное предикативное определение, – при этом ссылки на чувственную достоверность, очевидность, кажимость, здравый смысл (как критерии истины), не должны приниматься в расчёт; б) λόγος лишь маркирует непостижимое, но не проговаривает его ни вслух, ни на письме, что обнаруживает принципиальный дуализм кантовского теоретического разума (нем. Vernunft) и рассудка (нем. Verstand); не лежит ли вина за умыкание сущего в не–сущее на субъекте, не применившем диалектику бытия–небытия, спрашивает Горгий, и «распечатывает уста» антиномическим парам, чтобы сам Логос сделал то, на что не отважился ум, т.е., засучив рукава, дал дефиницию мышлению, в котором бытие/небытие не противопоставлены, а со–положены; в) логосы – трубы разного диаметра, что затрудняет циркуляцию знания между умами, а вина за «некоммуникабельность» полностью лежит на речи, которая, не будучи, ни вещью, ни феноменом, не репрезентирует сущее, а утаивает; затесавшись же в умы, сущее не узнаёт себя и в зеркале субъектности, а, став расхожей монетой индивидов, групп, страт, утрачивает и аутентичность. Но Горгий не агностик, как принято считать. И бытие, став предметом интеракций, не остаётся у него с носом, – ведь по Горгию λόγος домысливает всё, что сошло со сцены или топчется за кулисами, мучительно припоминая роль.

Таким образом, Горгий исследует вещи: как действительные, так и мыслимые. Мышление по Горгию обретается на кромке сущего и не–сущего, что предоставляет Логосу привилегию стороннего наблюдателя. Бросив вызов богине поэмы Парменида, для которой мышление – это всегда и только мышление о бытии, а небытие немыслимо, Горгий ступает на шаткие мостки интуитивного поиска, отказавшись от проторенных элеатами путей познания: возможного («есть») и невозможного («не есть»). Вначале Горгий лишает Логос предикатов существования, а, столкнувшись с запретом Парменида мыслить не–сущее как сущее («нельзя ни высказать, ни мыслить “не есть”» (В 8. 8–9 DK), нарушает табу тем, что созерцает бытие мысли о небытии, для чего задействует неконвенциональные речевые импликатуры (non–conventional implicatures).

 «Здесь, – категорически утверждает М. Н. Вольф, – Горгий совершает «незаконный» переход от копулятивного смысла глагола «быть» к экзистенциальному, что вполне может рассматриваться как софистический прием» [Вольф 2014: 205]. В своей обстоятельной монографии текстолог упрекает ритора в неумении или нежелании различать формы глаголов «существует (ἔστι)» и «быть (εἶναι)». Полный же список претензий к  Горгию/Пармениду находим у приверженцев «стандартной интерпретации» [Owen 1986; Mourelatos 2008; Kahn 1973]. Едва ли не в каждой статье, монографии, обзоре этих учёных греки «считают ворон» на лекциях Готтлоба Фреге, который, живя двумя тысячелетиями позже, сам был бы не прочь побродить по «садам» Эпикура/Академа, или подобно перипатетикам (от греч. peripatos — прогулка) протирать штаны в Аристотелевском Ликее (на ногах). Увы, но попытки учить древних задним числом – методология, которую часто применяют, когда не знают –  как проникнуть в существо проблемы.

Напомним, что в логицизме, развивавшем идею сводимости математики к логике, Фреге различал: 1) «быть» тождества (Утренняя звезда есть Вечерняя звезда; a=b); 2) «быть» предикации, т.е. связка («Платон есть философ»; P(a)); (3) «быть» существования, выраженное: (а) значением экзистенциального квантора и символом равенства («Бог существует»; (∃x) (G=x)), или (б) значением экзистенциального квантора и символом предикации («Существуют человеческие существа» / «Хотя бы одно человеческое существо существует»; (∃x) H(x)); (4) «быть» включения в класс, т.е. родовая импликация («Лошадь есть животное с четырьмя ногами»; (x) (P(x) → Q(x))) [Haaparanta 1985: 13–14].

И если признать, что текстологи правы, и софист на самом деле предумышленно использовал связку «есть» в экзистенциальном ключе (как предикат существования), что ему ставят в вину те, для кого только копулятивный смысл («X есть Y») имеет значение, остаётся гадать, что же сам Горгий имел в виду, говоря: «не–сущее есть не–сущее».

Попробуем выяснить это, заново перечитав парафразы Секста и Анонима. Итак, наметив учение о противоположностях, Горгий выдвигает две триады тезисов: 1) сущее есть сущее; не–сущее есть не–сущее; сущее и не–сущее есть обоюдное (т.е. тождество); 2) сущее не–есть сущее; не–сущее не–есть не–сущее; сущее и не–сущее не–есть обоюдное, что эквивалентно не–существованию ни сущего, ни не–сущего, ни их тождества, – буквально οὐδέν «ничто́», «пустота», «нуль» (979a 18–24). Чистое расстояние от сущего к «сущему» (по Горгию) измеряется актами сознания, где «есть» как презумпция «Я» и квантор существования указывает на время, которое требуется Логосу, чтобы конституировать бытие/небытие.  

И в самом деле, вначале Горгий удостоверяет бытие субъектов [сущего] и [не–сущего], затем предикатов [«сущего»] и [«не–сущего»], затем рассматривает модальности, при которых не существуют (не–бытийствуют) вышеуказанные субъекты и предикаты. При этом следует помнить, что сущее и «сущее», не–сущее и «не–сущее» у Горгия не синонимы одного и того же понятия, т.е. не тождественны. Горгий различает закавыченное и не–закавыченное слово как ноумен и феномен. Упорство, с каким софист применяет есмь, есть, суть в значении «становиться быть», «существовать», – латинское est, английское is, немецкое ist, – говорит о понимании им экзистенциальной проблематики. По Горгию переход от феномена к ноумену обеспечивает чистое созерцание. Здесь λόγος, выявляя антиномии, предписывает вещам бытийствовать в соответствии с тем, что они «суть». И Горгий опирается на презумпцию, в силу которой только субъект «снимает (Aufhebung)» противоречие между антиномиями. Такое снятие достигается двойным «отрицанием (Verneinung, Negation)», что позже Гегель разовьёт в категорию «становление (Werden)». Рассматривая небытие как «своё иное» бытия, софист ставит проблему для–себя задолго до Сартра, при этом существительное, прежде присоединявшее предикаты, Горгий возводит в ранг Абсолютного субъекта, фундирующего бытие/небытие.

Горгия радикален. Но, желая насолить элиатам, он всё же честен перед ними. Нарушая «запрет» Парменида мыслить не–сущее как сущее, софист отстаивает право Логоса удостоверять вещи – как эмпирические, так и идеальные. Как сущее сущностит, а ничто́ ничто́жит? Что обуславливает цели и способы бытийствования/ничто́жения? Если скажут, что – Бог, Логос, Иное, – то кто или что ими повелевает?

Горгий ненасытен. Между строк, сквозь скепсис Секста и критику Анонима, его мысль устанавливает для «есть» и «не–есть» не предикационные, не копулятивные, а экзистенциальные процедуры идентификации/аутентификации. При каких же обстоятельствах, спрашивает Горгий, существенное сущности вещей не сверкает пятками, оставляя ум с носом? Каков критерий удостоверения феномена и ноумена? Что имманентно вещам, поддерживает их тождество, делает истинно–сущими, а что, выдавая себя за таковое, на поверку оказывается притворно–сущим? Задолго до Людвига Витгенштейна Леонтиец поместил бытие, небытие и ум в цепь аналитических предложений. Стала очевидной связь между доказыванием существования сущего/не–сущего и удостоверением присутствия, – предвосхищая появление этого термина у экзистенциалистов, философ увидел в уме орган рефлексии, которым бытие/небытие пожелали обзавестись.

Горгий заставил сущее доказывать своё наличествование, что прежде считалось само собой разумеющимся, и чем он оказал не–сущему неоценимую услугу, – предикаты, прежде числившиеся за бытием, апофатически перекочевали к ничто́, которое не обзавелось субстантивностью и энтелехией только в силу недоразумения. Те, кто видят в Леонтийце пересмешника, в упор не замечают в нём методолога, устанавливающего критерии истинности. Так что же, спрашивает Горгий, удостоверяет сущее/не–сущее? Если «есть» (как субстантивированное понятие) и в самом деле есть то, что у меня перед глазами, то сущее вполне укладывается в прокрустово ложе «естественной установки» Гуссерля или «опыта (experience)» Джеймса/Дьюи. Если же, отбросив очевидность как условие достоверности, онтологию Горгия понимать куда шире берклианского «существовать – быть воспринимаемым (esse est persipi)», то с неизбежностью мысль Леонтийца упрётся в кантовский априоризм. Именно в этом направлении, испытывая живую речь на инструментальность, и движется Горгий, понимая, что сущее и не–сущее, калибрующие ум, не верифицируемы и не фальсифицируемы. А, за неимением других «орудий», Логосу приходится мириться с аберрациями познания в виде апорий и парадоксов.

Исследуя ничто́, когда бытие мысли о не–сущем предстаёт в форме движения от бытия к сущности, а затем к понятию, мысль Горгия переходит от тождества к противоречию и затем новому тождеству, в результате чего появляется чистое рефлективное понятие «не–есть», которое он кладёт в основание своей онтологии и эпистемологии. Горгий видит в противоречии источник антиномий, приводящих в движение валы и шестерни мыслительной машины. Мысль не самотождественна (А=А), полагает Леонтиец. Учение Горгия о противоречивом характере познания Гегель затем разовьёт в понятие «тождества (identität)», «различия (Uterschied)», «противоположности (Gegensätze)» и «противоречия (Widerspruch)». Таким образом, бытие сущего/не–сущего возможно только в Логосе, раздираемом противоречиями. Но даже тождество Горгия (как прото–диалектическая категория)  пропитано духом брожения, беспокойства и движения в себе; это тождество внутренне различимо, расщепляет понятие в–себе и для–себя на череду антиномических суждений, служащих основанием для нетождественности тождества самому себе. Задача Логоса, таким образом: а) давать дефиницию того, чего «нет» в реальности, но что «присутствует» в уме в форме бытия мысли, преодолевающей запреты; б) умиротворять противоположности. И трактат «О не–сущем» – это, по–сути, бытие мысли о мысли, бытийствующей на «кромке» сущего/не–сущего между доксой и догмой. «В философии, – пишет  Гегель, – движение вперёд есть скорее возвращение назад в обоснование» [Гегель Москва: 127].

Но поскольку мы всё же коснулись онтологической роли мышления в трактате «О не–сущем», заметим, что ничто́ Горгия следует понимать как «ничего из существующего» и «ничего из не–существующего», т.е. «ничего» в абсолютном, а не в относительном значении. Тем самым «есть» наличествует в самой сердцевине негации как её ассерция. И Логос, наделённый всемогуществом Демиурга, отворяет уста узилищу потенции. Трансцендируя, феноменально и ноуменально не принадлежа сущему/не–сущему, Логос фундирует бытие/небытие. Отсюда «ничего не существует» Горгия соответствует мышлению, которое, субстантивно не принадлежа миру, бытийствует/ничто́жится на [кромке] сущего и несущего. Начав как метафизик с универсальных аподиктических заявлений, Горгий заканчивает диалектикой сознания как смерти на сносях.

Задолго до Канта Горгий избрал противоречие краеугольным камнем трансцендентальной аналитики. Но если «Критику чистого разума» Кант начинает с исследования трансцендентальных иллюзий, ведущих к появлению антиномий, а разрешение противоречий знаменует у него победу регулятивного, истинного применения разума над его ошибочным, трансцендентальным применением, то Горгий называет иллюзорной истину, счастливо избавившуюся от антиномий. Если Кант видел разрешение антиномий чистого разума в полном принятии посылок его агностицизма, априоризма и дуализма, то Горгий заговорил о важности не диалектики вещей, а диалектики понятий, сделав упор на их внутренних противоречиях.

Отказывая в бытии как сущему, не–сущему, так и их субстантивному единству, Горгий на самом деле провозглашает следующий тезис: ничего «нет» в полной мере вне сознания, которое одаряет бытием и отнимает бытие у вещей. Человек онтологическая двоица: эмпирический индивид/трансцендентальный субъект. Так, выходя за рамки софистической «антилогии (ἀντιλογία)», – спора, основанного на противоречиях, – Горгий исследует местопребывание бытия и небытия, находя пригодным для обоих рассудок. Но Логос не только выявляет антиномические пары в сущем/не–сущем, но и порождается их живым со–положением. Логос там, где противоречие, столкнув антагонистов лбами, извлекает из полудрёмы сознание – как производное их внутреннего конфликта. По Горгию, сознание – расплата за антиномии. И заботу об уме, призванном выявлять инварианты, Горгий вменил субъекту задолго до Хайдеггера и Фуко.

Горгий – бастард. И если вывести учение софиста за скобки элеатовской дискуссии V в. до н. э., так называемого «элейского вопроса», за пределы которого Леонтийцу якобы и носа нельзя казать, то несложно заметить как актуальны его идеи для философии науки, где многомировая парадигма и квантовое многообразие торят тропы сквозь, казалось бы, устоявшиеся релятивистские модели. Не удивительно, что текстологи, набросив на своеволие Горгия, приличествующую его мысли обновку конвенционализма, так и не смогли заставить её дефилировать на академических подиумах.

Горгий диалектик. От субъекта (как в–себе–раскрывающего–для–себя–бытия) он требует решительности, а не топтания за дверью формально–логических подходов. Как ключ, отпирающий противоречие изнутри, субъект усматривает единство противоположностей, и остаётся лишь удивляться, как подобного рода дескрипция сложного (как  реликт мышления 21 века) затесалась в софистическую эпоху. Мысль по Горгию не кормится из рук и не укладывается у ног того, кто её приручил. Ему важно, чтобы λόγος был равноудалён от сущего/не–сущего. Ибо нет ничего, кроме ума. А вся телесность, подставляющая плечо мысли, метастазами уходит в бытие и ничто́, лишь фантомными болями отзываясь в субъекте.

Интуиция Горгия об уме, в котором бытие/небытие артикулируют себя, не выражена явно в парафразах Секста и Анонима. Но обнаруживается в речевом поведении Леонтийца. Не называя ум непосредственно, Горгий так искусно распарывает/сшивает антиномические пары, что нет сомнений – кто тот мастеровой, которому трактат обязан столь пёстрой одёжкой. Этот закройщик – ум. И функцию ума (как малого Логоса) Горгий видит: а) в различении; б) в дескрипции; в) в со–положении бытия и ничто́. Только тождество ума с самим собой сквозь временной поток гарантирует дескрипцию бытия, небытия и пред–и–пост–сущего в рамках единой универсалии, полагает софист. Однако «эквилибристика» Горгия не холодная игра ума и не вытаскивание краплёных карт из рукава. Природа его манипуляций с аргументами, – одинаково пригодными для «есть» и «не–есть», – кроется в судебной риторике, к которой софист прибегал и не раз.

Чтобы бытие/небытие предстали сознанию в форме квантовой суперпозиции, т.е. в равной степени существующими и не существующими, – оставим за скобками законы логики Аристотеля: A=A, ¬(A∧¬А), (A∨¬ A), – Логос сам решает, какие семантические значения вкладывать в глагол «быть», а какие оставить с носом. Выходит, Горгий может смело умыть руки, поскольку в основе его языковой стратегии лежит не волюнтаризм, в котором софиста не упрекал только ленивый, не скептицизм или нигилизм, которых как собак на него навешали текстологи, а учение об антиномическом характере знания.

Горгий расширил онтологический словарь за счёт речевых аберраций, применённых им интуитивно, спонтанно, а не формально–логически. Софист ритмизировал слог, чтобы уподобить философствование песенной поэзии, но в то же время он смело вводил в  дискурс «речевой шум», – недомолвки, обрывки слов, междометия, рождённые на кромке губ, и даже шорох воздуха, взятого оратором полной грудью перед монологом, или внезапным молчанием, запечатывающим уста перед ложью, лестью или хулой. Вопреки уделу, предписывавшему Горгию учительствовать, быть судебным оратором, дипломатом, тем, кто пикируется с Парменидом и делает это, не выходя за рамки элеатовского спора, софист провозглашает существующим «не–сущее» (τὸ μὴ ὂν εἶναι), чтобы вкусить горьких плодов трансцендентального своеволия. С Горгия начинается поворот к со-положению бытия и ничто́. Инструментом новой онтологии он избирает глагол-связку «есть», которая не ограничивается лишь функцией удостоверения наличия. Применяемая не копулятивно, а экзистенциально, форма глагола «быть» становится для Горгия тем Логосом, который «воссоздаёт» (мимесис) и «создаёт новое» (пойэсис). Так прилагательное, расположенное по обе стороны от связки «есть»: сущее [есть] «сущее»; не–сущее [есть] «не–сущее»; сущее и не–сущее [есть] «обоюдное», возводится Горгием в ранг Демиурга, создающего Космос и человека. Текстологи убеждены, что экзистенциальный крен, возникающий всякий раз, когда прилагательное протискивается сквозь игольное ушко глагола связки, плод волюнтаризма софиста. На самом же деле метаморфоза, ставящая на котурны метафизики служебную, казалось бы, часть речь, имманентна дискурсу с его внутренним априоризмом. К тому же опыт показывает, что квантор существования «есть», или, как его ещё называют, экзистенциальный квантификатор, обладает неуживчивым характером и вовсе не так безобиден, как кажется. Обозначаемый символом логического оператора ∃ (англ. exist – существовать), он растождествляет понятие, видоизменяет внутреннюю форму слова, вносит сумятицу (хаос) в речевую норму. Возникает эффект, когда слово, стоящее плечо к плечу с квантором, обнаруживает инаковость, точно что–то, томящееся внутри его формы, вытолкнуло наружу означаемое, о котором означающее и понятия не имело.

Что же, спросят, выталкивает на поверхность метафизическую подоплёку? Наш ответ – внутренний априоризм. Не потому ли из–за квантора «есть» поломано столько копий, что в основе его лежит презумпция «самонаправленной (vectrice d’elle–même) свободы» как окрестил абсолютное знание, прошедшее через горнило философии тождества Шеллинга, Габриэль Марсель [Марсель: 75]. Горгий первым указал на ущербность онтологии, отгородившейся от ничто́. Согласно его учению об антиномиях, основа (Grund), первооснова (Ur–grund) и безосновная бездна (Ab–grund) незаконно преданы обструкции. Без упорства, говорит Горгий, без стояния в истине, нельзя опереться о достаточное основание, а затем понять: что же трансцендирует из сущего, что становится сущностью, существенным сущности. Но прежде следует сорвать покров с вещей, чтобы обнажить их эйдосы. Этот акт мы называем изнанкованием, когда ум выворачивает сущее швами наружу, уясняя – что есть вещь, почему, и на каком основании она бытийствует так, а не иначе. Ясно, что рокировка избавляет бытие/небытие от статуарности, выпускает потаённое на поверхность и уводит очевидное с глаз долой. Смысл рокировки в интериоризации/экстериоризации бытия в небытие, и небытия в бытие. В обоих случаях то, что было внутри, становится поверхностью, рутиной, «кожей». Ум – землекоп, переворачивающий штыковой лопатой ломоть глинозёма ботвой вниз и жирным пластом наружу. И подобно землекопу, Горгий выворачивает изнанкой сущее, не–сущее, обоюдное. Очевидность прежде потаённого/сокровенного и есть изнанкование. Вывернутая изнанкой, вещь оставлена зарубцовываться, пока внутреннее, став внешним, вновь не образует коросту. Таким образом, презумпция (transference), полагающая бытию и небытию совершать рокировки, обосновывать себя в зеркале субъектности, составляет со–бытие переноса, его сюжет.

По Горгию Логос (как суверен) решает – какие семантические значения глагола «быть» актуализировать. Ясно, что не скептицизм и нигилизм лежат в основе «языкового волюнтаризма» Горгия, а его учение о противоречивом характере знания диктует выбор языковых стратегий. Чтобы постичь антиномии, говорит Горгий, не достаточно систематизировать противоположности, нужно перестать расквашивать носы элеатам. Другими словами, оставаясь в рамках «элейского спора», нельзя решить вопрос о бытии так, как его приличествует решать. Ведь тот, говорит Горгий, кто отвергает интуицию как нететическое, до–когитальное и до–предикативное по своей природе со–бытиé сознания и вещи, не способен и к теоретическому познанию. Как и любому понятию, бытию–небытию–обоюдному Горгий предпосылает основание. Как элемент юрисдикции, конституция, закон или подзаконный акт (constituere/regulare), основание полагает сущему бытийствовать, а ничто́ ничто́жится. Основание инвариантно, т.е. неизменно и независимо от динамики сущего, но в–себе оно флуктуирует. По этой причине истина об основании, Алетейя (др.–греч. ἀλήθεια), т.е. правдивость, несокрытость, базируется на опыте, в то время как внутреннюю форму достаточного основания усматривает интуиция. Истина об основании не возможна «вся». Нет основоположения, которое бы исчерпало все предикаты. Мир по Горгию творится ex nihilo, что и понятно: там, где что–то присутствует изначально, нет нужды в творческом со–мыслии, со–чувствии, со–бытии и по этой причине его Logos - «великий господин» (dunastes megas), наделённый «магической силой» (dnamis); он и techne (искусство, мастерство) и megas theos (великий бог).

Но основание не просто предлежит, не просто фундирует, но и взбадривает вещи, повелевая всему, что кажет нос, стоять на своём. Основание – стимул, палка с острым концом, каковой римский патриций побуждал раба к труду. А, следовательно, основание – начало, которое выносится прежде сущего, поставляется перед ещё не зачатой, не выношенной и не изгнанной вещью, как свёрнутое в себе мышление, как мысль, которая не стала persona не по причине бесчувствия или косности, а в силу незрелости. На языке психологии основание «есть» любовь, но безумная, безотчётная, стремящаяся повелевать объектом любви. И в то же время основание послушница, берегущая свою целость, девство, гимен…

Таков эскиз онтологии, которую мы эксплицируем с оглядкой на Горгия. Но понятие ничто́ всё ещё не конвенционально – status quo ante bellum. Оно нуждается в основоположении, всё ещё оставаясь проблематическим понятием Канта. И в первую очередь следует дать дефиницию «не–сущему» (τὸ μὴ ὂν εἶναι), что автор и предпримет в следующей статье «Мысль: между Сциллой бытия и Харибдой ничто́». А тем из читателей, кто отважится на собственный поиск, остаётся лишь пожелать удачи. И посоветуем: затевая разговор о том, чего нет, готовьтесь к discours/stress–у и коллапсу речевой функции.

Санкт–Петербург, 2020                                                                    Юрий Кузин

Список сокращений.

DK –   Принятое международное сокращение при цитировании фрагментов текстов       досократиков по изданию: Die Fragmente der Vorsokratiker / Griechisch und deutsch H. Diels; elfte Auflage herausgegeben W. Kranz. V. I. Zurich, Berlin: Weidmannsche Verlagsbushhandlung, 1964; DL – Diogenes Laertius. De vitis et placitis philosophorum. – Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов; Gorg. –    Plato. Gorgias. – Платон. Горгий; MXG –  Anonimus (Pseudo–Aristoteles). De Melisso Xenophane Gorgia. – Аноним (псевдо–Аристотель). О Мелиссе, Ксенофане, Горгии; Pyrrh. Hyp. – Sextus Empiricus. Pyrrhoneae Hypotyposes. – Секст Эмпирик. Три книги пирроновых положений.

Список источников.

DK I, 217–246; Cornford F. M. (1939) Plato and Parmenides. Parmenides' way on truth and Plato's Parmenides; Untersteiner M. (1958) Parmenide. Testimoniaze e frammenti; Long A.A. (1963) The Principles of Parmenidesʼ Cosmogony. – «Phronesis» 8, p. 90–107 (repr.: R.E.Allen, D.J.Furley (eds.), Studies in Presocratic Philosophy. L., 1975, vol. 2, p. 82–101; Mourelatos A.P. (1970) The Route of Parmenides: A Study of Word, Image, and Argument in the Fragments. New Haven; Tarán L. (1965) Parmenides. A text with transl., comm. and critical essays. Princeton,; Bormann K. (1971) Parmenides. Hamb; Heitsch E. (1974) Parmenides. Münch.; Parmenides Studies Today (1979) – «The Monist», v. 62, 1.; Kahn C.H. (1988) Being In Parmenides and Plato. – «La Parola del Passato» 43, p. 237–261.; Доброхотов А.Л. (1980) Учение досократиков о бытии. М.; Gallop D. (1984) Parmenides of Elea, Fragments. Toronto; Coxon A. H. (1986) The Fragments of Parmenides. Assen; Aubenque P. (1987) Études sur Parménide. T. 1. Le Poème de Parménide. T. 2. Problèmes d’interprétation. Paris; Furth M. (1968) Elements of Eleatic Ontology. – «Journal of the History of Philosophy» 6, , p. 111–132 (repr.: A.P.D.Mourelatos. The Pre–Socratics. N. Y., 1989, p. 241–270).

Список литературы.

1 Вольф М.Н., (2014) Софистика. Горгий Леонтийский: трактат «О не–сущем, или О природе» в современных интерпретациях: учеб. пособие / М. Н. Вольф; Новосиб. гос. ун–т. – Новосибирск: РИЦ НГУ, С. 78.

2. М. Л. Гаспаров (1999) «Эллинские поэты VIII—III вв. до н. э.», М., Ладомир. Перевод. Нумерация фрагментов — по изданиям: H. Diels — W. Kranz. Die Fragmente der Vorsokratiker 10. Aufl. Berlin, 1961; Parmenides. Ed. L. Taran. 1974.

3. Вольф М.Н., (2014) Софистика. Горгий Леонтийский: трактат «О не–сущем, или О природе» в современных интерпретациях: учеб. пособие / М. Н. Вольф; Новосиб. гос. ун–т. – Новосибирск: РИЦ НГУ, С.112.

4. Галанин Р.Б. (2016) Риторика Протагора и Горгия. Издательство РХГА. Санкт–Петербург. С.139.

5. М.Н. Вольф. (2014) Трактат «О не–сущем, или о Природе» Горгия в De Melisso Xenophane Gorgia,V–VI: условно–формальная структура и перевод // Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (проект № 14–03–00502а «Аргументированность и обоснованность знания в парадигме античной рациональности») // ΣΧΟΛΗ Vol. 8. 2. C.205.

6. Гегель Г.В.Ф. (1970–1972) Наука логики. М., т.I, с.127

7. Габриэль Марсель. (2012) О смелости в метафизике. Санкт–Петербург. «НАУКА». С.75.

8. Чанышев А.Н. (1990) Трактате о небытии. Москва. Вопросы философии. №10. С.64.

References

Dillon J. (2003) The Greek Sophists. Translated by J.Dillon, T.Gergel with an introduction by J.Dillon. Pinguin books, London.P.352.n.1.; Haaparanta L. (1985) Frege's doctrine of Being // Acta Philosophica Fennica. Helsinki. Vol. 39. P. 13–14.; Kahn Ch. Н. (1973) The verb ‘be’ in Ancient Greek. Part 6: The verb ‘be’ and its synonyms: philosophical and grammatical studies. Dordrecht: Reidel.; Mourelatos A. (2008) The Route of Parmenides: revised and expanded edition; with a new introduction, three supplemental essays, and an essay by Gregory Vlastos. Las Vegas: Parmenides Publishing.; Owen G. E. L. (1986) Eleatic Question // Logic, Science, and Dialectic. Collected Papers in Greek Philosophy / Ed. by M. Nussbaum. Ithaca, New York: Cornell University Press.

Перевод на английский названия статьи

Back to the Gorgias (Γοργίας)

Yuri Kuzin

Annotation

The paper presents the philosophical arguments of the Sophist Gorgias of Leontius. For a long time, he was considered a judicial orator, rhetorician, teacher of eloquence. It's time to talk about Gorgias as a philosopher. His ontology, epistemology, and epistemology are as important as his rhetorical legacy. In this article, Gorgias appears as a broad–minded thinker. His ideas were echoed in German classical philosophy and French existentialism. Its cosmology was in tune with the concepts of physics of the XXI century. Gorgias is at the origin of the idea of an infinite number of Universes and quantum worlds. The author explores the speech personality of Gorgias, his games with language, his experiments with the genres of literature, poetry, and rhetoric. Gorgias had a great influence on the modern analytical philosophy of language. An important place in the article is given to the controversy between Gorgias and Parmenides, which goes far beyond the narrow limits of the "Eleatic question".

Keyword

Nothing, non–being, being/non–being, binocular subject, thing, object, pretend–being, "edge", antinomies, logos, quantifier of existence "is".

Kuzin Yuri Vladimirovich. Born on November 17, 1962 in Lviv (Ukrainian SSR). Member of the Union of cinematographers of Russia, film Director, screenwriter, winner of the national award " SV.Anna». The author does not have a degree. The author is associated with cinema and did not seek a scientific career. The work is performed independently, based on subjective preferences: ontology, epistemology, epistemology in their connections with the classical tradition of philosophizing. Saint Petersburg. isjuminka@yandex.ru. Site of the Director Yu. V. Kuzin. https://vk.cc/auZxwD  Wikipedia Article https://clck.ru/FM8jj Page in the social network https://vk.cc/auZxe3