«Мой давний знакомый сознался, что все аресты в моей семье — его работа»

Лидия Симакова

6 часов назад

Сестры Хоменко (Лидия и Александра) приехали из Харбина в Томск в 30-е годы. Сначала в Томск уехала учиться старшая сестра Лидия, а в 1936 году переехали младшая сестра с матерью и отчимом. В 1937 году начались первые аресты в семье. Сначала арестовали мужа Лидии Хоменко - военнослужащего Якова Сошникова, почти сразу же арестовали мужа Александры Хоменко - Алексея Шмыкова. Он был однополчанином Якова Сошникова. В том же году арестовали отчима сестер — Петра Воробьева.

 

Саму Александру Хоменко арестовали в июне 1938 года. Тем же летом арестовали и мать сестер — Феклу Леонтьевну. Александра Хоменко получила срок в восемь лет и ссылку в Казахстан. Несмотря на семейную трагедию, сестры выжили, проработали до пенсии в медицинских учреждениях Томска. Лидия Хоменко работала в тубдиспансере врачом-фтизиатром, имела звание «Заслуженный врач РСФСР». Ее сестра работала в СФТИ бухгалтером, ей было присвоено звание «Ветеран труда». Интервью с ними было записано в феврале 1988 года и публикуется в рамках проекта «XX век. Очевидцы».

Александра Хоменко, 1993 год

Хоменко Александра Федоровна: родилась в 1918 году во Владивостоке. Мой отец Федор Филиппович работал на Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД). Был стрелочником, проводником. Из Владивостока, где наша семья жила с 1914 года, отец был переведен в Харбин в 1920 году. Где и погиб при исполнении служебных обязанностей в морозную ночь 1923 года. Мать Фекла Леонтьевна была домохозяйкой. В Харбине мы учились в русской школе вместе с детьми живших там эмигрантов. Работники КВЖД имели как советские, так и китайские паспорта.

 

Моя старшая сестра Лидия Федоровна в 1930 году выехала из Харбина в Томск, поступила в медицинский институт и окончила его в 1937 году. Мы с мамой и отчимом Воробьевым Петром Кузьмичом после продажи КВЖД в 1935 году вернулись на Родину и приехали в Томск, который Лидия Федоровна, хлопотавшая через консульство о наших вузах, указала в качестве места жительства.

 

На пути из Харбина в Томск в 1936 году нас встречали на каждой станции с цветами, музыкой. В Харбине я закончила восемь классов, а в Томске пошла учиться на мукомольно-элеваторный рабфак, находившийся тогда на горе, в районе улицы Бакунина.

Вокзал в Харбине, Китай

Фото: commons.wikimedia.org

Хоменко Лидия Федоровна: Я родилась в 1911 году в селе Митченки Черниговской области, и в июле 1937 года, когда началась трагедия нашей семьи, устраивалась на работу после окончания ТМИ. Первым в нашей семье был арестован мой муж Яков Васильевич Сошников, военнослужащий, начальник обозно-вещевого снабжения стрелкового полка. По городу шла волна арестов. Забрали сослуживцев мужа — командира полка Сергея Карпова и начальника штаба Шумилова.

Ночью в нашу квартиру пришли двое и сказали: «Одевайтесь. Для выяснения вопросов». На улице загудела отъезжающая машина, а я не успела понять, что происходит. Между тем, когда мужа арестовали, у нас конфисковали все дефицитные привозные вещи (одежда, часы «Павел Буре»), которые увязали в скатерть, бросили в грузовую машину и тут же увезли. Впоследствии без всяких хлопот с нашей стороны конфискацию сняли с двух велосипедов (сестры Шуры и отчима). К нам на квартиру пришел военный и зачитал бумагу о снятии конфискации с велосипедов, которые я затем продала в комиссионке.

Через какое-то время мужа Якова привезли на телеге под охраной четырех вооруженных солдат, видимо, подчиненных особому отделу, к нашему дому. Мы увидели Якова и выскочили на улицу, подбежали и другие люди. На телеге сидел военный без ремня и погон. Раздался голос одного из охранников: «Дайте ему ребенка». Дочь Рита подбежала и повисла у него на шее. Через пять минут конвоир сказал: «Пора». Я помню эту картину смутно и порой сомневаюсь, присутствовала ли я тогда, но Рита запомнила все очень ясно.

Следующим арестовали отчима Воробьева Петра Кузьмича, 1884 года рождения, работавшего столяром в Томском госуниверситете. Это произошло где-то в октябре-ноябре 1937 года. Отчим работал в прошлом машинистом, перенес контузию при аварии на железной дороге, получал пенсию. После его ареста мы безуспешно пытались узнать хоть какие-то сведения о его судьбе. Но единственное, что нам удалось сделать — передать ему передачу: продукты, белье, полотенце, мыло и атласное ватное одеяло. Мать, неграмотная, тихая, скромная женщина, была в страхе. Молчала и плакала.

 

Между тем, я осталась без работы. Заведующий горздравотделом, к которому я пришла на прием, заявил, что рабочих мест нет, а я жена врага народа. Вся наша семья жила тогда в кирпичном доме в центре Томска, перед которым выстроен фирменный хлебный магазин. После ареста к нам пришел начальник авиаслужбы Томского гарнизона Макарский и сказал: «Нам нужна ваша квартира. Взамен мы даем вам двухкомнатную квартиру на переулке Комсомольском. Вы ни за что даже не возьметесь — мы вас перевезем».

 

Наши жилищные условия ухудшались, но противоречить я боялась. У меня была двухлетняя дочь, мать и сестра. Когда мы переехали на переулок Комсомольский, я отдала одну из двух наших комнат Лизе Даниловой, выброшенной на улицу, муж которой, офицер Николай Данилов, также был взят.

 

Рядом с нынешним корпусом ТИАСУРа находилось здание Томского НКВД, куда я ходила, чтобы послать передачу мужу. Окошко на первом этаже вечно было закрыто, помещение пусто, потому что практически все люди получали отказ в передаче и тут же уходили. Зимой, приблизительно в январе 1938 года, после многочисленных отказов в передачах, мне дали свидание с мужем. За столом сидел начальник особого отдела части Егоров (прим. ред. — в мартирологе музея «Следственная тюрьма НКВД» есть информация о Павле Егорове. Он был уволен из НКВД в январе 1938 года. В феврале этого года исключен из партии за «политическое и морально-бытовое разложение, развал оперработы и систематическое пьянство с классово-чуждыми элементами». В апреле 1938 года осужден по статье 193-17а УК на пять лет. Находясь в заключении, обратился с письмом на имя Сталина, в котором детально описывал процесс фальсификации дел и процедуры пыток в Томском ГО НКВД, а также соседних регионах (Новосибирск и Алтайский край). Вторично осужден на 10 лет ИТЛ).

Здание НКВД на Ленина, 44, в котором с 1923 по 1944 год находился Томский горотдел НКВД. Сейчас тут находится музей «Следственная тюрьма НКВД»

Я села напротив мужа, нас разделял стол, и наши ноги соприкасались. Улучив момент, муж всунул мне в рот написанную карандашом записку на титульном листе из книги Горького, примерно такого содержания: «Прости меня, я ни в чем не виновен ни перед тобой, ни перед государством, ни перед партией. Всю вину я взял на себя ради вас». Муж Яков Васильевич был членом ВКП(б).

Когда я училась в ТМИ, мы были дружны с Валей Чистяковой, женой начальника гарнизона и командира Томской дивизии Владимира Михайловича Чистякова. Благодаря этому доброму знакомству меня знал и Чистяков, и присутствовавший на свидании Егоров. Свидание продлилось примерно полчаса. Все это время Егоров молчал. Вскоре пронесся слух, что его тоже арестовали.

Начальник особого отдела УГБ Томского ГО УНКВД по НСО ЗСК Павел Андрианович Егоров. 1936 год

Фото: blog.stepanivanovichkaragodin.org

Выглядел муж плохо — под ногтями чернота, худой, заросший. Больше известий о нем не было. Накануне получения справки о реабилитации меня вызвал сотрудник КГБ Червяков и спрашивал о маме и муже.

 

Хоменко Александра Федоровна: Затем был арестован мой муж Алексей Николаевич Шмыков, 1910 года рождения, старший лейтенант стрелкового полка. Он был однополчанином мужа сестры Якова Сошникова, находился накануне присвоения капитанского звания. Со дня регистрации мы с ним прожили только полгода в его комнатке в районе Северного городка. Свадьбы у нас не было — собирались только семьей. Замуж я вышла рано: мне было двадцать лет. Во время нашей совместной жизни муж неоднократно говорил: «Мне не доверяют секретных работ, забрали ключи от сейфа, документацию». Я каждый день об этом спрашивала и слышала в ответ: «Все то же самое. И разговаривают не так, как раньше».

За три дня до ареста Леня сказал: предлагают развестись с женой, потому что она с КВЖД и ее родственники — враги народа. Я ответил, что не для того женился, чтобы разводиться. Спустя три дня Алексей ушел на службу и более домой не возвращался. Его дальнейшая судьба мне неизвестна.

Не дожидаясь ничего, я покинула комнату в Северном городке, где была прописана, и стала жить с сестрой и мамой в квартире на переулке Комсомольском. Где меня и арестовали в июне 1938 года. Меня привезли в черном фургоне в томскую тюрьму на улице Пушкина.

 

В камере среднего размера находилось человек двадцать. Все помещались на нарах в два яруса. Никого их этих женщин я персонально не помню. Помню только, что все они обвинялись по статье 58, я была среди них самая молодая. Женщины приходили с допросов избитые, плакали, расспрашивали друг друга. В основном это была интеллигенция. Передач не было. В определенное время надзиратель открывал железный засов, подвозил что-то вроде фляги, черпаком разливал баланду в миски, раздавал эти миски и хлеб, потом собирал посуду.

 

Мой допрос оказался и последним. Я видела, в каком состоянии люди приходили с допросов, слышала, как они проходили по коридору и стонали. И когда следователь особого отдела зачитал мне готовое дело, в котором я обвинялась в шпионаже и контрреволюции, я не читая подписала его. Тут же пришел конвоир и увел меня в камеру. Обвинения представляли из себя нагромождение вздора, и я их не запомнила. Забылась и фамилия следователя, которого я видела только один раз.

 

Однажды дежурный выкликнул меня и бросил в камеру серое мамино платье. Никаких передач мне не было разрешено, и я поняла, что мама тоже попала в тюрьму.

 

Через один-два месяца, точно теперь не помню, меня заочно судила «тройка» и приговорила к восьми годам лагерей.

Хоменко Лидия Федоровна: Моя мать Фекла Леонтьевна была арестована летом 1938 года. В нашу квартиру зашел один человек в военной форме, спросил маму и стал заглядывать в ящики и тумбочки. Затем он увел маму «для выяснения вопроса», уверив, что она вернется домой через два часа. Мама ничего с собой не взяла, и больше я ее не видела. Мама, тихий, скромный, неграмотный человек, домоседка, исчезла навсегда.

 

Атмосфера вокруг была ужасной. Вспоминаются наши соседи — глубокие старики, жившие в нищете. Он работал сторожем в Военторге, был арестован в 1937 году. В памяти запечатлелось, как его жена стояла у порога вся в слезах и дрожала после увода мужа.

 

После ареста мамы я стала ходить на работу с чемоданом, а свою дочь Риту завещала коллеге-врачу Сарре Иосифовне Гершевич, которая вызвалась взять ее в свою семью, если меня арестуют. Сарра Иосифовна жила вдвоем с сыном. Впоследствии они уехали из Томска, и я узнала, что ее уже нет в живых.

Хоменко Александра Федоровна: Наконец, конвоир приказал мне собираться, и в закрытой, набитой людьми машине нас повезли куда-то, ничего не говоря. Далее ехали по железной дороге до станции Верхотурье Свердловской области, близ которой и находился лагерь, в котором я просидела все девять лет.

Первым, что увидела в конце своего тяжелого пути, были высокий забор, колючая проволока, огромные «царские» ворота, в которые нас всех пропустили. В концлагере были большие бараки с двухэтажными нарами. Меня поселили в одном из них. Барак отапливался времянкой. Выдали бушлаты и стеженые бахилы с лаптями поверх. В лагере были столовая, прачечная, баня, мастерская, в которой плели лапти и шили бахилы.

 

Первым делом нас позвали в баню, выдали какую-то одежду и вернули в барак. Потом конвоир погнал в столовую. Так началась моя лагерная жизнь. Помимо вышеперечисленных подсобных служб, в лагере был медпункт. Но основной работой был лесоповал. Я попала на общие работы: рубила сучья, перепиливала бревна, валила деревья.

 

Однажды комендант зачитал разнарядку, и я услышала, что перевожусь с общих работ в столовую.

Заключенные ГУЛАГа в столовой на раздаче еды

Фото: history.wikireading.ru

Поставили меня на раздачу, и я разливала баланду с затирухой по черпаку каждому. Мужчины приходили с лесоповала голодные и умоляли: дай добавки. Я, бывало, оглянусь, когда близко никого нет, и кому-нибудь плесну. Потом меня заметили и больше в столовую не посылали. Я опять оказалась на лесоповале. На моих глазах люди падали в изнеможении, их доводили до ворот лагеря и бросали, не заботясь о том, что будет дальше. Заключенные повально заболевали куриной слепотой и шли в столовую гуськом, держась один за другого, ведомые кем-то зрячим. Куриной слепотой была поражена примерно половина заключенных. Длительность рабочего дня нам не была известна — работали от зари до зари.

Во время своих болезней я оставалась в зоне в конторе. Что-то писала там, училась считать: вела учет леса. Сколько напилили, раскряжевали.

 

Комендант Гущин, высокий, худощавый, без руки, в возрасте лет 35-ти, был настоящим зверем. Он обычно, зайдя в барак, говорил: «Собирайтесь!» и не слушал никаких жалоб. На работу он выводил, применяя силу, иногда сулил легкую работу. А «легкая» работа — распилка бревен. Те, кто болел куриной слепотой, оставались все же в бараке. Их лечили амбулаторно.

Помню, как у меня был флюс, которые не проходил полгода. Стоматолога в лагере, конечно, не было, мне «прописали тепло», и все эти полгода я носила на щеке повязку. На нервной почве я в течение года испытывала зуд, и тело было в коростах, которые смазывали чем-то, а зуд не прекращался. И коросты все равно чесались. Больницы не было, и больные умирали в бараке — на это перестали обращать внимание.

 

Раз в месяц Гущин выкликал людей к воротам: «Собирайся с вещами!». Куда их увозили — я не знаю.

 

Спала я на нарах на том, что носила, одежду клала в мешок. Из тряпок я сделала подушку, а накрывалась бушлатом.

Через каждые день-два привозили новых и новых людей. Все время шла перетасовка огромных людских масс. В лагере были и уголовники, и политические. Урок в моем возрасте было полно, а политическим было 28-30 лет и старше. Урки жили в отдельном бараке, а если там не помещались, то жили и в нашем. Это нас нервировало, потому что уголовницы крали. После войны заключенные стали получать посылки, и имели место грабежи политических заключенных уголовными.

Ко мне очень хорошо относилась работавшая в конторе женщина по имени Клавдия Порфирьевна. Фамилии не помню и за точность имени, к сожалению, не ручаюсь. В прошлом член партии. Она была освобождена раньше меня и уехала в Иркутск к сестре. А вообще, следует сказать, взаимовыручки среди заключенных не было — каждый был сам по себе.

 

В лагере я встретилась с Юлией Семеновной Зиммель, по мужу Лихачевой, учившейся в ТГУ. Спустя 50 лет я получила от нее письмо. С помощью знакомых Юлия Семеновна разыскала меня. Я узнала, что она много раз интересовалась моей судьбой через общих знакомых. Сейчас Юлия Семеновна живет в Москве и находится на пенсии.

Хоменко Лидия Федоровна:  Все мои близкие к лету 1938 года были взяты, а я осталась без работы с ребенком на руках. Выручил главный врач тубдиспансера Василий Павлович Щербаков, пригласивший меня к себе работать. С тех пор я 40 лет проработала в тубдиспансере, у меня одна отметка в трудовой книжке, ныне нахожусь на пенсии.

Хоменко Александра Федоровна: Пришел срок моего освобождения. Я собрала вещи и стала ждать, когда обо мне вспомнят. В этом ожидании прошел год, прибавившийся к моему восьмилетнему сроку. Наконец, в сентябре 1947 года меня привезли отбывать ссылку в Салехард. Когда я прибыла туда, то меня сразу вызвали в комендатуру и велели ежемесячно отмечаться.

 

Я устроилась в Салехарде счетоводом-калькулятором в столовую, где проработала до декабря 1948 года (один год и три месяца). В декабре 1948 года мне переменили место ссылки и перевезли на станцию Смирново Советского района Северо-Казахстанской области. Мое существование в Салехарде было одиноким и беспросветным. На работе я старалась и относились ко мне неплохо.

Хоменко Лидия Федоровна: Однажды я получила от Шуры отчаянное письмо, главный смысл которого был: «Приезжай! Если не приедешь, кинусь в Обскую губу». Я выбралась к ней, и так мы впервые за много лет повидались.

 

Хоменко Александра Федоровна: В Северном Казахстане я устроилась счетоводом в сельпо, проработала там с 1948 года по сентябрь 1952 года. С сентября 1952 года по сентябрь 1954 года я работала бухгалтером районной санэпидемстанции. А потом меня вызвали в комендатуру и сказали: можете уезжать.

 

Заведующая санэпидемстанцией Мария Андреевна Коркина попала в Смирново по распределению. Муж ее был преподавателем, и они всегда меня приглашали в гости на праздники. Мария Андреевна была милой, приветливой женщиной. Из ссыльных я была в добрых отношениях с москвичкой Евгенией Давыдовной Шер и ленинградкой Надеждой Владимировной Кирилловой, высланными административно за мужей. Евгения Шер купила обычный домик, а Надежда Кириллова жила на квартире. Мы ходили в гости к Шер, жившей с сыном-школьником, который закончил в Казахстане десять классов, поступил в Москве в Технологический институт, закончил его и получил квартиру. После чего мать уехала к сыну. Кириллова также вернулась в Ленинград к двум дочерям. В октябре 1954 года и я, наконец, приехала в Томск.

 

Я поселилась у сестры Лиды и устроилась старшим бухгалтером в управление культуры, потом получила комнату гостиничного типа в доме для артистов филармонии. В 1960 году я закончила бухгалтерскую школу, перешла из управления культуры в ТПИ, а через год перевелась в СФТИ, где работала 22 года в должности заместителя главного бухгалтера. В феврале 1986 года вышла на пенсию. У меня есть масса благодарностей, я получала много денежных премий, моя фотография была на Доске почета, мне присвоено звание «Ветеран труда», но в мой трудовой стаж не вошли ни лагерь, ни ссылка. Помню, когда я приехала в Томск, меня вызвали в КГБ и проинструктировали: будете поступать на работу, пишите — с 1937 по 1954 год не работала. Если что, пусть спрашивают с нас. Правда, в спецчасть СФТИ, когда была рабочая необходимость, меня пускали.

Здание СФТИ

Хоменко Лидия Федоровна: В начале 50-х годов я была вызвана в милицию, в здание, где сейчас расположен психоневрологический диспансер. Разговаривал со мной некто Грехов: у вас сестра арестована? Мать? Муж? Нам нужно, чтобы вы на нас работали. НКВД в то время находился в помещении нынешнего онкодиспансера на проспекте Коммунистическом (прим. ред. — с 1920 и до 1959 года часть проспекта Ленина называлась Коммунистическим проспектом). После первой встречи с Греховым меня принялись вызывать туда повестками в 12 часов ночи. Я вынуждена была ходить туда, и меня продолжали склонять к сотрудничеству, взамен обещая освободить сестру Шуру. Я противилась, как могла, а после освобождения сестры сказала им: «Мне конец один! Я брошусь в Томь». И услышала в ответ: «Распишитесь, что вы с нами не согласны работать». И я поставила подпись.

Здание областного онкодиспансера, в котором раньше располагался отдел милиции

Однажды, встретившись со мной у кого-то в гостях, мой давний знакомый Гурий Иванович Иванов, бывший директор мукомольно-элеваторного рабфака, где училась сестра Александра, сознался в разговоре со мной, что все аресты в моей семье — его работа.

Потом он переехал в Москву, на собственном автомобиле попал в катастрофу и погиб.

Сейчас я на пенсии, имею звание «Заслуженный врач РСФСР», живу с дочерью и внуком.

 

Хоменко Александра Федоровна: После возвращения из ссылки я десять лет боялась разговаривать с людьми, и поэтому ни о какой новой семье не могло быть и речи. Жизнь посвятила внуку и правнуку.

 

Здесь воспоминания сестер Хоменко заканчиваются.

Из мартиролога музея «Следственная тюрьма НКВД»:

 

Хоменко Александра Федоровна. Была арестована 7 июня 1938 года. Обвинена по ст. 58-4-6-9-10-11 УК РСФСР как «участница контрреволюционной группы, созданной японской разведкой», по приговору «тройки» УНКВД по Новосибирской области приговорена к восьми годам лишения свободы в ИТЛ. Александра Федоровна после лагеря была отправлена отбывать ссылку в Салехард, затем - в Северо-Казахстанскую область. Дело Александры Хоменко было пересмотрено 16 октября 1962 года Военным трибуналом СибВО, определением которого постановление бывшей «тройки» от 03.10.1938 г. было отменено и дело прекращено за отсутствием события преступления.

Фото: Музей «Следственная тюрьма НКВД»

 

Сошников Яков Васильевич, 1902 года рождения. Был арестован 25 сентября 1937 года и необоснованно обвинен по ст. 58-1 «б», 8, 11 УК РСФСР как «участник контрреволюционной военно-троцкистской, шпионско-диверсионной, террористической организации». Приговорен к высшей мере наказания – расстрелу. Приговор был приведен в исполнение 11 июня 1938 г. Дело Якова Сошникова было пересмотрено 10 ноября 1956 года Военной Коллегией Верховного Суда СССР, определением которого приговор был отменен и дело прекращено за отсутствием состава преступления.

Воробьев Петр Кузьмич, 1887 года рождения. Был арестован в ноябре 1937 года и необоснованно обвинен по ст. 58-1а-9-11 УК РСФСР за «шпионско-диверсионную деятельность в пользу одного из иностранных государств, являясь его агентом и прибывшим с этой целью из Харбина». Во время следствия содержался в томской тюрьме. Был приговорен к высшей мере наказания – расстрелу. Приговор был приведен в исполнение 22 ноября 1937 года в Томске. Дело Петра Воробьева было пересмотрено 17 сентября 1957 года Военным трибуналом Одесского военного округа, определением которого приговор был отменен и дело прекращено за недоказанностью обвинения.

Фото: Музей «Следственная тюрьма НКВД»

Хоменко Фекла Леонтьевна, 1892 года рождения. Была арестована 16 июня 1938 года и необоснованно обвинена по ст. 58-4-6-10-11 УК РСФСР как «участница контрреволюционной шпионско-диверсионной группы, созданной японской разведкой». Была приговорена к высшей мере наказания – расстрелу. Приговор был приведен в исполнение 13 ноября 1938 года в Томске. Дело Феклы Хоменко было пересмотрено 17 апреля 1959 года Военным трибуналом СибВО, определением которого постановление бывшей «тройки» было отменено и дело прекращено за отсутствием состава преступления.

Фото: Музей «Следственная тюрьма НКВД»

Шмыков Алексей Николаевич, 1910 года рождения. Был арестован 10 февраля 1938 года и необоснованно обвинен по ст. 58-1 «б», 19-58-8, 58-10, 11 УК РСФСР как «участник военно-троцкистской организации, по заданию которой проводил шпионскую и диверсионно-вредительскую работу». Был приговорен к высшей мере наказания – расстрелу. Приговор был приведен в исполнение 16 июня 1938 года в Новосибирске. Дело Алексея Шмыкова было пересмотрено 6 августа 1959 года Военной Коллегией Верховного Суда СССР, определением которого приговор был отменен и дело прекращено.

Read more: http://tv2.today/Istorii/Moy-davniy-znakomyy-soznalsya-chto-vse-aresty-v-moey-seme--ego-rabota--#ixzz5hrOkcQIf

"Обзывает палачами следователей НКВД". Почему ФСБ отказалась выдать документы из архива

14 Март 2019

• Настоящее Время

Поделиться

•  
•  
•  
•  
•  
•  
•  

КОММЕНТАРИИ

 Печать

Управление ФСБ по Москве отказалось выдать материалы из рассекреченного архива московскому историку Сергею Прудовскому, сославшись на то, что в них есть конфиденциальная информация и гриф "для служебного пользования". Речь идет о протоколах заседания особой тройки НКВД в годы Большого террора – в 1937-1938 годах.

Сергей Прудовский – тот самый человек, который летом 2018 года первым узнал об уничтожении в архивах МВД Магаданской области учетных карточек – документов, которые являются важным источником информации о жизни заключенных в лагерях ГУЛАГа. Выяснить это Прудовскому удалось, отслеживая судьбу осужденного крестьянина Федора Чазова.

На этот раз в поле зрения исследователя – репрессии по национальному признаку в годы Большого террора. Известно, что отдельные "национальные операции" в целях борьбы со "шпионами" проводились против поляков, немцев, латышей, греков, харбинцев, китайцев, румын и многих других этнических и языковых меньшинств в СССР.

Прудовский рассказал Настоящему Времени, что за документы он попытался получить и почему ФСБ и суд ему отказали:

– В первый раз Управление ФСБ мне отказало в 2017 году. Я обратился в суд, суд подтвердил правильность отказа. В решении было записано: это связано с тем, что в документах имеются фамилии членов тройки, которые являются конфиденциальными данными.

Но меня не интересуют фамилии членов тройки, эти люди известны, это никакой не секрет: начальник управления НКВД, первый секретарь обкома партии, областной прокурор. В 2018 году я запросил в Управлении ФСБ по Москве копии документов или архивные выписки с удалением, закрытием этих фамилий членов тройки. Но мне снова отказали.

На этот раз они сослались на закон "Об информации". Но сам закон "Об информации" говорит о том, что он не распространяется на архивные документы, созданные более 75 лет назад и хранящиеся в открытых фондах архивов. А запрошенные мной документы рассекречены и являются документами архивного фонда Российской Федерации – то есть закон "Об информации" на них не распространяется.

Сегодня я отправил новый запрос, с опровержением из закона "Об информации".

– По какому принципу вы запрашиваете эти протоколы? В определенном регионе или по определенному виду репрессий?

– Когда проходили массовые "национальные операции", осуждение происходило решением комиссии НКВД и прокурора – то есть двойкой. К концу этих операций скопилось очень большое количество дел, которые не рассмотрены. Тогда было дано указание создать особые тройки, которые рассмотрят эти оставшиеся дела по массовым операциям.

Все протоколы заседаний этих троек хранятся в регионах, в отдельных субъектах федерации, они не централизованы. Вот такой протокол особой тройки по Москве я и запросил. Насколько я знаю, то ли 150, то ли 170 человек прошло через эту особую тройку в Москве.

– А в архивы других регионов вы уже отправляли такие запросы?

– В архиве Омской области мне эти документы предоставили без всяких проблем. В других регионах еще не запрашивал, просто охватить пока все не могу. В Москве будет быстрее и проще, я считал, но ошибся.

– Чем вызван ваш интерес именно к этим национальным операциям? Вы пишете какую-то книгу, исследование?

– Я занимался очень плотно "харбинской операцией" (жители Харбина – узловой станции Китайско-Восточной железной дороги и сотрудники КВЖД были массово репрессированы по обвинению в шпионаже в пользу Японии, позже реабилитированы – НВ), потому что мой дедушка работал на КВЖД. Потом стал интересоваться остальными массовыми операциями. О книге говорить пока рано, но материал у меня есть.

СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:

Что такое "учетные карточки" узника ГУЛАГа и кто приказал их уничтожить

– Как вы думаете, что означает это решение? ФСБ пытается "засекречивать" рассекреченные архивы?

– Если судить по материалам судебного разбирательства, это, с одной стороны, связано с отношением ко мне как к исследователю, а с другой стороны, это нежелание открыть документы. Чтобы не было лишних доказательств фальсификации уголовных дел, которые осуществлялись сотрудниками НКВД.

– Что значит "отношение к вам как к исследователю"? У ФСБ к вам что-то личное?

– В суде их представитель заявил: Прудовский обзывает палачами следователей НКВД, которые фальсифицировали дела. Да, я называю их палачами, я от этого не отказываюсь, я писал об этом в газетах. Но это смешная причина для отказа.

Юрий Нестеренко

Ностальгирующим

Ах, какая была держава!
Ах, какие в ней люди были!
Как торжественно-величаво
Звуки гимна над миром плыли!

Ах, как были открыты лица,
Как наполнены светом взгляды!
Как красива была столица!
Как величественны парады!

Проходя триумфальным маршем,
Безупречно красивым строем,
Молодёжь присягала старшим,
Закалённым в боях героям —

Не деляги и прохиндеи
Попадали у нас в кумиры…
Ибо в людях жила — идея!
Жажда быть в авангарде мира!

Что же было такого злого
В том, что мы понимали твёрдо,
Что «товарищ» — не просто слово,
И звучит это слово гордо?

В том, что были одним народом,
Крепко спаянным общей верой,
Что достоинства — не доходом,
А иной измеряли мерой?

В том, что пошлости на потребу
Не топили в грязи́ искусство?
Что мальчишек манило небо?
Что у девушек были чувства?

Ах, насколько всё нынче гаже,
Хуже, ниже и даже реже:
Пусть мелодия гимна — та же,
Но порыв и идея — где же?

И всего нестерпимей горе
В невозможности примирений
Не с утратою территорий,
Но с потерею поколений!

Как ни пыжатся эти рожи,
Разве место при них надежде?
Ах, как всё это не похоже
На страну, что мы знали прежде!

Что была молода, крылата,
Силы множила год за годом,
Где народ уважал солдата
И гордился солдат народом.

Ту, где светлыми были дали,
Ту, где были чисты́ просторы…
А какое кино снимали
Наши лучшие режиссёры!

А какие звенели песни!
Как от них расправлялись плечи!
Как под них мы шагали вместе
Ранним утром заре навстречу!

Эти песни — о главном в жизни:
О свободе, мечте, полёте,
О любви к дорогой отчизне,
О труде, что всегда в почёте,

И о девушках, что цветами
Расцветают под солнцем мая,
И о ждущей нас дома маме,
И о с детства знакомом крае,

И о чести, и об отваге,
И о верном, надёжном друге…
И алели над нами флаги
С чёрной свастикой в белом круге.