язык и его предназначение

Аватар пользователя Дмитрий Косой
Систематизация и связи
Онтология

язык не для мышления вовсе, как предполагает Холмский, мышление частное, а связь с равным тебе единое, язык - это религиозная связь с равным тебе, проявляемая в эффекте потери Тела Матери, и поэтому язык не предполагает понимания или мышление, так как эффект потери воспроизводит объект сопротивления толькоГумбольдт ближе к пониманию языка, и его самодостаточности: «В самой мысли — отказать какому бы то ни было человеку в праве быть человеком — заключено нечто удивительное для человеческого достоинства в целом», - здесь дана идея, что индивид готов себя отвергать в языке, а не то, что окружение, что без объекта сопротивления было бы неразумно, а значит это есть некая необходимость для индивида. Посмотрите на политиков и Путина, ведь они всегда себе сопротивляются, а представляют что безобразиям. Тогда какая связь с неравным возможна, только на уничтожение объекта, где вера играет роль обоснования, как например вера в сатану, в объекты, мешающие развитию чего-либо надуманного, как борьба с прошлым. Откуда появляется неравный, если всё происходит в эффекте потери, он появляется как необходимый объект сопротивления, который является третьим, а так как двое уже есть, значит он мешает связи двоих, что указывает на связь матери с объектом, которая была напряжённой в некоем симбиозе в бесполом Тела, и если Мать равна и необходима как объект сопротивления, то напряжение и ведёт к подключению третьего. "Для Гумбольдта язык ... «организм»; в нем все части взаимосвязаны, и роль каждого элемента определяется его отношением к процессам порождения, которые составляют глубинную форму" - почему язык и не ошибается, связано это с тем, что он в едином Тела, если частное и общее могут переставляться местами, то отношение частного или общего к единому никак нарушиться не может, если всё в едином Тела. Путин легко путает частное с общим, и этого не замечают, а вот единое к общему и частному безошибочно, если граждане не в диалоге [где можно увидеть развесистую клюкву] ассоциируют его с собой по подобию. Слабость любого философского языка тоже в путанице общего с частным только, а не связи его с единым, и поэтому любая философия или текст находит спрос и вызывает восторги находя всегда себе подобный язык. Поэтому политики, публицисты вроде Дугина, и не вдаются в частное, иначе получится как не по бумажке, и Петра I наказывал: "Указую боярам в Думе говорить по ненаписанному, дабы дурь каждого видна была". Откуда дурь, только в публичном пространстве текста или выступления, при выходя в общее пространство где необходимо и выделяется частное, которое и маскируется под общее, как менее раздражающее толпу, и где общее верстается под интересы надуманных групп, и занимается всё под объект сопротивления, тогда и возникает только для политика, публициста, самое важное, когда толпа ведётся под объект сопротивления.

http://statehistory.livejournal.com/77217.html "Указую боярам в Думе говорить по ненаписанному, дабы дурь каждого видна была". 

Современные лингвисты также  не смогли серьезно осмыслить наблюдения Декарта над человеческим языком. Блумфилд, например, замечает, что в естественном языке «возможности сочетания практически бесконечны», поэтому нечего и надеяться на объяснение языкового употребления в терминах повторения или задания списком, однако ему более нечего сказать по поводу этой проблемы, и он ограничивается замечанием о том, что говорящий производит новые формы «по аналогии со сходными формами, которые уже встречал». Хоккет также объясняет инновации исключительно действием «аналогии». Подобного рода высказывания можно найти у Пауля, Соссюра, Есперсена и многих других. Когда творческий аспект языкового употребления объясняют «аналогией» или «грамматическими моделями», то эти термины используются целиком метафорически, их смысл остается неясным, и они никак не связаны с техническим применением лингвистической теории. Такой способ выражения не менее бессодержателен, чем толкование Райлом разумного поведения как использования неких мистических «сил» и «предрасположений», или чем попытка объяснить нормальное, творческое использование языка в терминах «генерализации», «навыка» или «обусловливания». Описание в таких терминах неверно, если эти термины имеют хоть какое-то техническое значение; в других отношениях оно просто вводит в заблуждение, ибо заставляет предположить, что рассматриваемые способности каким-то образом могут быть объяснены как всего лишь «более сложный случай» чего-то иного, достаточно хорошо понятого.
Комбинируя наши «мысли и представления» (Gedanken und Vorstellungen), мы используем «слова со столь тонкими оттенками значений, что философ может прийти в замешательство, пытаясь объяснить их». И тем не менее ими свободно пользуются даже необразованные и неумные люди.
«Из всего этого мы составляем речи, которые не просто сообщают другому о внешних целях, а позволяют ему заглянуть в самую глубину нашей души; с их помощью мы возбуждаем самые разнообразные страсти, подкрепляем или упраздняем решения относительно морали и побуждаем собравшуюся толпу к совместным действиям. Все самое великое и самое ничтожное, самое чудесное, неслыханное и даже невозможное и немыслимое с одинаковой легкостью слетает у нас с языка».
Шлегель считает свободу от внешнего контроля или практических целей столь характерной для языка, что в другом месте он считает возможным заявить:
«Все, посредством чего внутреннее находит проявление во внешнем, может по праву называться языком».
.
По мнению Гумбольдта, лексику языка также нельзя рассматривать как «готовую, застывшую массу ». Даже если отвлечься от образования новых слов, использование лексики говорящим или слушающим предполагает «развивающийся и вновь воспроизводящийся продукт словообразовательной потенции». Это верно как в отношении эпохи возникновения языка, так и в отношении процесса овладения языком детьми; то же самое можно сказать и по поводу повседневного пользования речью. Таким образом, для Гумбольдта лексикон — это не хранящийся в памяти список, из которого просто извлекаются слова при пользовании языком («Никакая человеческая память не смогла бы обеспечить этого [безошибочного использования в речи необходимого в каждый данный момент слова], если бы душа одновременно не содержала бы в себе некий инстинкт, предоставляющий ей ключ к образованию слов»), а как нечто, основанное на определенных организационных принципах порождения, в соответствии с которыми производятся подходящие для данного случая языковые единицы. Исходя из этого положения, он развивает свою хорошо известную теорию, согласно которой (говоря современными терминами) понятия организованы в виде «семантических полей», и свою «значимость» (value) они получают в соответствии с принципами, лежащими в основе данной системы.
Гумбольдта называют «самым известным в Германии сторонником» доктрины естественных прав
Высказываясь против чрезмерности государственной власти (и против любого рода догматизма в вопросах веры), он выступает защитником основополагающего права человека на развитие своей индивидуальности посредством осмысленного творческого труда и ничем не ограниченной мыслительной деятельности:
«Необходимым условием всего этого является свобода, без нее даже самое одухотворенное занятие не может оказать благотворного действия. То, что человек не выбрал сам, в чем он ограничен и только руководим, не переходит в его существо, остается для него вечно чужим; он совершает свое дело, основываясь не на человеческой силе, а на механическом умении».
Стремление к самореализации — основная человеческая потребность (противоположная его чисто животным потребностям). Кто же отказывается признать это, «вызывает, и не без основания, подозрение в том, что он не ценит людей и хочет превратить их в машины ». Однако государственный контроль несовместим с этой потребностью человека.
По необходимости он носит принудительный характер, а потому «он создает однообразие и чуждый нации образ действий (so bringt er Einformigkeit und eine fremde Handlungsweise)». Вот почему «истинный разум не может желать человеку никакого другого состояния, кроме того, при котором... каждый отдельный человек пользуется самой полной свободой, развивая изнутри все свои своеобразные особенности ». Исходя из тех же соображений, он указывает на то, «насколько многообразен вред, возникающий из ограничения свободы мысли», и говорит «о вреде любого положительного содействия распространению религии со стороны государства». Столь же отрицательно он оценивает вмешательство государства в сферу высшего образования, его попытки регулировать любого рода личные отношения (например, брачные) и т.д. Более того, права, о которых идет речь, — это подлинно человеческие права, и они не могут быть принадлежностью «немногих избранных». «В самой мысли — отказать какому бы то ни было человеку в праве быть человеком — заключено нечто удивительное для человеческого достоинства в целом». Чтобы выяснить, соблюдаются ли основополагающие права, мы должны обращать внимание не на то, что человек делает, а на те условия, в которых он это делает: контролируются ли его поступки извне или же они спонтанны и преследуют удовлетворение некой внутренней потребности. Если же человек совершает свои действия абсолютно механически, то «мы можем восхищаться тем, что он делает, но мы презираем его как такового».
Теперь понятно, почему Гумбольдт ставит акцент на спонтанном и творческом аспекте языковой деятельности.
Поступая так, он исходит из гораздо более общего понятия «человеческой природы»; не он первый ввел это понятие, но он значительно развил его, дав ему оригинальную трактовку.
Как мы отметили выше, попытка Гумбольдта выявить органическую форму языка — порождающую систему правил и принципов, определяющих каждый ее отдельный элемент — оказала незначительное влияние на современное языкознание за одним примечательным исключением. Типичный для структурализма подход к языку как к «системе, в которой все взаимосвязано » (un systeme ou tout se tient), по крайней мере в концептуальном плане является непосредственным следствием интереса Гумбольдта к органической форме. Для Гумбольдта язык не масса изолированных феноменов — слов, звуков, индивидуальных продуктов речи и т.д., а «организм»; в нем все части взаимосвязаны, и роль каждого элемента определяется его отношением к процессам порождения, которые составляют глубинную форму. В современном языкознании с его почти исключительным вниманием к инвентарю элементов и к неизменным «моделям» сфера действия «органической формы» гораздо уже, чем в концепции Гумбольдта.

http://fanread.ru/book/7639681/?page=8 Хомский Ноам. Картезианская лингвистика