ФРЕЙД И ФРЕЙДИЗМ В ЖИЗНИ ИНДОЕВРОПЕЙЦА 
(По поводу работы З. Фрейда «Я и Оно»). 

«Вообще я всегда был готов признать мои обязательства по отношению к другим работникам, но в данном случае я не чувствую себя отягчённым долгом благодарности.» 
З. Фрейд. 

(С одной стороны, мол: «Платон, ты мне друг, но истина дороже», с другой – полное отрица-ние о всяком влиянии кого бы то ни было в формировании содержания данного текста, т.е. всё, что «синтезировано» в формате текста «Я и Оно», не имеет ни оснований, ни связей и ни с одним из авторов текстов, составляющих христианскую культуру, а в общем, - вне их и над ними … И как будто бы, кроме долга благодарности «другим работникам», других долженствований для научной разработки нету, т.е. миф и есть миф). 
------------------- 
Зигмунд Фрейд в тексте «Я и Оно» начинает обобщение результатов своего психоанализа человеческого сознания, - ранее произведённого им текстами: «Толкование сновидений», «Остроумие и его отношение к бессознательному»», «Массовая психология и анализ человеческого «Я»», «По ту сторону принципа наслаждения», «Тотем и табу», «Достоевский и отцеубийство» и проч., своими очерками и письмами, - и претендующее на обобщение не врача психиатра, а вполне определённо (как тематикой, так и своей предметно ориентируемой аргументацией) на философское обобщение, следующими словами: 
«Настоящее обсуждение… носит скорее характер синтеза , чем спекуляции, и ставит, как кажется, перед собой высокую цель.» 
Весомое и впечатляющее заявление, но почему это «синтез» противоположен «спекуляции», а не «анали-зу» , тогда как «спекуляция» в работе «По ту сторону …» определена (и по Гегелю) как некоторая спекулятивная идея (или предварительная мера), позволяющая видеть единое в разрозненных объектах (либо собы-тиях), т.е. то, что формирует проблемную область как возможную, её набор сущностей, событий, предикатов и операций. Конечно, «спекуляция» - это «не» синтез, но и «корова» тоже «не» синтез. И для работы, пре-тендующей на научность, фразы типа: «Настоящее обсуждение носит скорее характер синтеза, чем коровы» по всем канонам логики есть ляпсус. Конечно, этот фрагмент фразы поддаётся и другой интерпретации: «в основном синтез и немного спекуляции». Но если «синтез», - то «спекуляцию», на основе которой состоялся этот «синтез», необходимо произвести ранее и новые спекуляции, которые ничего, кроме новых и не охва-ченных предыдущей спекуляцией сущностей, добавить, к «характеру» «настоящего обсуждения», не могут и поэтому автор обязан отделить их от производимого синтеза . А у Фрейда наоборот. И почему это научное (на что Фрейд несомненно претендует) обсуждение «носит характер»? И как это - носить «характер синтеза»?… Тогда как наука и логика требует строгих и однозначных форм высказываний как при постановки це-ли, так и при определении предмета исследования… Вообще-то, эту фразу можно читать так: «Настоящее обсуждение скорее «уж», чем «если»»… И главное: А в чём же состоит эта фрейдовская «высокая цель»? Да и фрагмент этой фразы: «… и ставит, как кажется, перед собой высокую цель», скорее, подходит для ху-дожественного произведения (или по Фрейду – для мифологического текста, вообще-то этой «высокой це-лью» он как бы отгораживает «чистоту» и «благородство» своего замысла и самого себя от результатов «на-стоящего обсуждения», мол: простите, но что есть, то и есть, и ничего он с эти поделать не может), тогда как для науки в определении цели работы: во первых, слово «кажется» недопустимо; во вторых, одного преди-ката «высокую» явно недостаточно. И, по существу, смысл, содержание и высоту этой «высокой цели» (наличие которой этой фразой – явно нам внушает, а о содержании которой он, как бы, скромно умалчивает) читателю предлагается «вычислить» самому, что я в ниже изложенном и сделал. 
В работе «Я и Оно» Фрейд акцентировал в поступках человека, как при выборе целей, так и в процессе их достижения, господствующее преобладание «Оно» над «Я», как надстройки над «Оно» и своими корнями («фундаментом») уходящее в непостижимую глубину этого самого «ОНО». Причём это «научное» обобщение о подавляющим преобладании «Оно» над «Я» (т.е. бессознательного над сознанием), причём и часть «Я» является бессознательным: «Так и часть «Я» (один Бог знает, какая важная часть!) может быть БСЗ и, несомненно, и есть БСЗ» , было выведено им (как навязывается нам некоторыми фразами текста этой ра-боты) в полном соответствии с научной методой, т.е. на большом и «содержательном» статистическом (фактическом) материале: мол, сначала статистика, а затем обобщение. Тогда как структурный анализ текста го-ворит об обратном: вначале «кашпировскими» методами нам внушается «несомненное» наличие в структуре биологии сознания сакрального и самовольного «Оно», что, якобы, иллюстрируют рисунки структуры «Я», а затем на примерах психобольных, причём особ женского пола, не выводится, а подтверждается это «обоб-щение». И, не оспаривая истинности этого обобщения, возникает вопрос: Что же, на самом деле, стало ис-точником этого обобщения? И правомерно ли обобщение данных, полученных на «ненормальных» объек-тах наблюдения с включением в него «нормальных», т.е. «обобщение» на не обладающих единой метрикой статистических данных? Это всё равно что: если человек болен и больна у него печень, то, «обобщая», де-лать вывод, что у всех людей «несомненно» больна печень. Конечно, у каждого она есть и это факт, но со-всем не каждый испытывает неудобства, а то и боль от её наличия и даже наоборот, - живёт. Здесь явная подмена силлогизма: «некоторым х присуще а»; на: «всем х присуще а», причём, «с эллинским чувством ме-ры, с еврейской трезвостью и без филистёрской боязливости», вторым планом и параллельно подтверждая «справедливость» этой подставы тем, что всем нам, без всякого сомненья, присуща и, очень может быть, не совсем здоровая печень, и что ничего другого он, якобы, и не имел ввиду, т.е. всем нам: для «ненормальных» - в явлении, а для «нормальных» - бессознательно, присущ «эдипов комплекс» , правда, неизвестно на что «распадающийся», а Достоевскому в особенности , доказательством чему, якобы, служат «Братья Карамазо-вы», «плод великолепного поэтического творческого дара Достоевского» , которого «всего Д. можно было бы построить на его истерии» . И к тому же, «этот интеллектуальный гигант» , Гельмгольц – эпилептик, «все остальные великие личности были чистыми истериками». 
А Т. Манн, попав под оболванивающее влияние фрейдизма, из сифилиса, т.е. из явной болезни, с сомни-тельным успехом, пытался вывести «гениальность», для чего (и по Фрейду), якобы, необходимо : «расслабиться», отключить (а лучше, - убить сифилисом) свою упорядоченность и духовность, вот тогда-то на свет и явит себя своей «гениальностью» наша «бессознательность», наше «Оно», наша бессознательная и гениальная часть, «один Бог знает, какая важная часть!», нашего «Я». 
Интересно, а какой психоидный комплекс, или «первичный» позыв лежал в основании великолепного на-учного творческого дара трезвого Фрейда? Или он, будучи евреем, не обладал «амбивалентностью чувств, наследия душевной жизни примитивного человека, сохранившийся, однако, гораздо лучше и в более доступ-ном сознанию, чем у других народов, виде, в русском народе». Тогда как, для наследников «душевной жизни примитивного человека», т.е. для неевреев (т.к. это наследие примитивов, хоть и гораздо хуже, и в менее доступном сознанию, чем у русских, виде, присуще и немцу, и французу, и испанцу, и …), и для которых (для них и только для них) - «Братья Карамазовы» - это доказательства, что вне рамок нравственных требований, вне осознанного божественного присутствия, все принимаемые решения и всякие поступки: что для подобных эмоциональному Мити, что для сторонников рационального Ивана, что и для подобных пошлому Мерзлякову, лишены признаков целостности, фрагментальны и импульсивны, и неизбежно, хоть и различ-ными путями, ведут к преступному и трагическому финалу. А Алексея, образ благой жизни которого и с яв-ным присутствием в его душе живого Бога, Достоевский осознанно, целесообразно и навряд ли, впав в «бес-сознательность» и ведомый «эдиповым комплексом», случайно сделал общим фоном необходимо разви-вающимся событиям. Да и квазиединство Мити, Ивана и Мерзлякова в отношениях к своему отцу следует из замысла и целей Достоевского, а не из какого-то «бессознательного первичного позыва» Фёдора Михайловича. И по существу, и «Братья Карамазовы», и «Преступление и наказание», и «Бесы» - это осознанные и глубоко переживаемые доказательства бытия бога по Достоевскому. А отцеубийство у всех «примитивных» народов и во все времена является максимумом преступления и потому, что, до перехода сынов в автономное существование, только отец может быть и является создателем нашего семейного очага, создателем и хранителем необходимых и достаточных условий существования, рубежей защиты всем «нашим» от дест-руктивных сил внешней среды; источником изначальных знаний и умений (т.е. технологий выживания), ду-ховности и мудрости (или справедливости, т.е. правил дележа). 
Тогда как по Фрейду, источником значимости отцеубийства – «этого замечательного преступного дея-ния» - послужил страх отца-деспота оберегающего свою сексуальную монополию от своих мужающих сы-новей, для чего он и придумал в своей «орде» для них сексуальное табу, за нарушение которого он жестоко карал. И в «один прекрасный день изгнанные братья соединились, убили и съели отца и положили таким образом конец отцовской орде», т.е. сексуальному и только сексуальному деспотизму, а амбивалентные пе-реживания сынов, убивших и съевших своего отца, впоследствии и породили в их душах предельную значи-мость «этого замечательного преступного деяния». Как будто бы эта «первобытная орда» неизвестно кем и в избытке обеспечивалась средствами существования и для неё, кроме сексуальных, не существовали про-блемы защиты от голода, холода и болезней , либо других сил внешней среды, например, от саблезубого тигра, который тоже хотел кушать… А, используя эти предикаты, З. Фрейд, демонстрируя, так сказать, «но-визну» своего «трезвого» подхода в оценке преступления , сознательно перемешал наши классификацион-ные признаки зла и добра, и, «с эллинским чувством меры», «замечательные преступные деяния» извлёк из зоны зла и сделал их движущей силой нашей истории, и, по Фрейду, именно из одного из них - из отцеубий-ства - «взяли своё начало: социальные организации, нравственные ограничения и религия». Тем самым Фрейд представил всякие преступления в нашей жизни не только обыденными, но неизбежными и всеми нами «бессознательно» желательными «деяниями» (т.е. присущие нам «бессознательно»), чем подтвердил собст-венный посыл о «фундаментальности» еврейских «священных» текстов, т.к. именно в них представлен весь мыслимый перечень преступлений, причём не как возможных, а как необходимый и желательный (а то и единственный) стиль поведения еврея в среде неевреев, т.е. присутствует в них писано, а, следовательно, сознательно. Тогда как для христианского сознания преступления «замечательными» быть не могут, так же как и предикат «замечательный» к греховному поступку недопустим. И уж тем более для него день совершения греха несомненно мрачен и тягостен, а не «прекрасен», потому что христианство всем своим со-держанием утверждает, что зло может быть изощрённым, но совершенным (т.е. «замечательным» и «пре-красным») быть не может, а, следовательно, предикаты «замечательный» и «прекрасен» принадлежат облас-ти благих поступков, т.е. тому, что христианство называет деятельностью, тогда как зло - преступления могут быть только изощрёнными, как и всякая ложь, клевета, лицемерие, лжесвидетельство, мошенничест-во, обман, воровство, вымогательство, подлог и проч., и проч., вплоть до убийства, но деятельностью они быть не могут. А, следовательно, и весь перечень «заветов» Талмуда замечательными и прекрасными деяниями не являются… И это абсолютно достоверно. 
К тому же, «бессознательная» амбивалентность чувств (которая по Фрейду доисторически предшествует «сознательному мышлению») и неразрывно связанная с ними диалектика мышления – это признак разума, а не рассудка, т.к. вне индивидуальных и осознанных переживаний между «хочу» и «должен», или вне диалектики индивидуального и общественного, общего и частного, идеального и реального, т.е. вне осознанного понятийно-терминологического формирования копии чувственного представления (т.е. вне мышления) в нас, как «сознательном», так и «бессознательном», амбивалентности (в т.ч. и чувств), как таковой, нет, т.к. вне чувств - нет мышления, как нет и бессмысленных чувств. (Это всё равно, что искать: А что «доисторически первичнее»: электричество или магнетизм? - в электромагнитном колебании.) 
Кроме того, из распадающегося «эдипова комплекса» следует, что: если «эдипов комплекс», .... и т.д.

------------------------------------------------

Весь текст здесь:

http://komkaz.3nx.ru/viewtopic.php?t=94