Философия и обыденное сознание

1. Обычный здравый смысл.
  Но что значит - начать философию сначала? С чего вообще должно начинаться философствование? В обычной жизни человек не нуждается в философии. В привычных жизненных обстоятельствах он руководствуется обыкновенным здравым смыслом или, хотя бы, некоторыми его зачатками. При этом его практический ум ставит перед собой текущие задачи и решает их, исходя из своего жизненного опыта, а также опыта других людей. Философии здесь неоткуда взяться, поэтому мышление среднестатистического индивида, ориентированного на немедленный практический результат, вряд ли можно назвать философским. Хотя, рассуждающие о мышлении обычно не проводят такого различия, по соображениям чисто медицинской этики объединяя всех индивидов в одну категорию разумных, мыслящих подопытных существ.
  Ясное дело, болеют все, как философствующие, так и те, кто о существовании философии не имеет никакого представления. Но философствование - не столько способность к размышлению в его статистическом выражении, сколько умение эффективно распорядиться такой способностью, что может проявляться во многих областях человеческой жизнедеятельности помимо самой философии. Нужда для человека в таком умении возникает, хоть и редко, но в самые драматические моменты его жизни, и об этом забывают сами философы, изучая большей частью не осознающие себя повороты мышления, а статистику уподобления друг другу опытных актов сознания, генерирующих банальные школьные мысли, не подрывающие основ государства и самой почтенной философской традиции. Каким образом такие исследования могут выявить переход обыденного сознания от следования мысленным шаблонам в решении повседневных задач к собственно заинтересованности философией, непонятно.
  По сути дела, до самой философии не может существовать никакого зрелого мышления, а только некая ограниченная интеллектуальная практика по истолкованию жизненного опыта и применению его результатов опять же в процессе человеческой жизнедеятельности. Во многих случаях такую практику перманентного переосмысления фактов может осуществлять и компьютер, машина, которая руководствуется заложенными в неё алгоритмами. В этом нет ничего мистического, как нет ничего, что было бы достойно для изучения философией. Все компоненты мышления среднестатистического индивида вполне могут быть с успехом изучены частными науками. В этом есть свой положительный момент.
  Приобщение к коллективному опыту человечества широких масс населения через образование составляет основу стабильности социальных структур и постепенное, без лишних потрясений их развитие. Именно поэтому в рамках тоталитарных социальных систем, функционирующих исключительно на принципах исповедования идеологических шаблонов, усредняющих и направляющих человеческие реакции, любая инициатива в поведении человека в сторону слома этих шаблонов становиться неприемлемой и наказуемой самым жестоким образом. Такая логика вполне применима и в обществе, где уже сама инициатива в любых её проявлениях является шаблоном и не терпит никаких посторонних ограничений. Любое посягательство на свободу частной инициативы, особенно мнимое, выдуманное наиболее активной и беспринципной прослойкой социальной системы голого индивидуализма, также будет караться несмотря ни на какие реальные доказательства противного.
  Если философия не может появиться в среде, где отсутствует хоть какая-то необходимость преодоления стандартов мышления, следовательно, явное отступление от стандартов и будет той почвой, на которой только философия и может произрасти, а поиск предмета философии будет связан именно с таким мышлением, оригинальность которого становится очевидной. Другое дело, что критерии оригинальности мышления могут быть только стандартными, общепринятыми, а других и не существует. Может даже показаться, что именно мышление, выбивающееся из тесных рамок обыденности и предсказуемости, и есть искомый предмет философии. Однако такой феномен присущ исключительно индивидам, скромно отрицающим его в себе и благородно наделяющим этой способностью всех остальных и даже тех, кто такого дара не достоин.
  Оригинальность, нестандартность мышления - как канат, который умные и дураки могут тягать друг у друга до бесконечности. Уже из этого простого факта следует, что мышление не может быть предметом философии, как считают многие современные философы. "Я мыслю" - далеко не очевидное умозаключение. Горизонт "эго" и притянутой к нему волевым усилием предположительной способности мыслить, тем более способности осознавать саму эту способность может провалиться в туман неизвестности, если вдруг окажется, что само "я" человека есть лишь фикция, грубое и бездушное приложение к пулемёту или полевой гаубице, механизм подачи боеприпасов, которым это оружие управляет. Именно такое сценическое действо в настоящее время и происходит во многих частях мира. Причём усилия миротворцев и посредников в большинстве случаев не ослабляют напряжённости, а наоборот - усугубляют, потому что поставлены шпионить за одной из сторон того или иного конфликта, а значит - продолжают подпитывать взаимную ненависть. Впрочем, война, противостояние, конкуренция - вполне съедобная интеллектуальная пища для журналистов, политологов и специалистов в области исторических наук. И мышление здесь ни при чём.

2. Гегелевская потребность.
  Мышление не мировая константа и не бактерия под микроскопом пытливого исследователя. Стремление философии описать и зафиксировать мышление в рамках неких жёстких правил приводит к утрате его философской универсальности и делает его применимым, пригодным исключительно в пределах ограниченной сферы человеческого знания, а также неспособным выйти за эти пределы. Но в этом и проявляется главная особенность мышления обычного человека, которое не предназначено для целей получения нового знания, но только для освоения уже имеющегося человеческого опыта, где предмет рассмотрения задан заранее устоявшейся традицией, а мышление служит в качестве экзоскелета для стихийной младенческой интуиции, которая чаще всего таковой и остаётся, если не прикладывает никаких усилий для своего развития.
   Именно из опыта обыденного сознания вырастают частные науки, которые служат практическим целям человека и потому не противопоставлены ему, не претендуют на преобразование мышления среднестатистического индивида в отражение заоблачного абсолютного духа. Гегель недвумысленно высказался о разнице между тем, с чего должна начинаться философия, и началом частных наук - "Ни в какой другой науке не чувствуется столь сильно потребность начинать с самой сути дела, без предварительных размышлений, как в науке логики. В каждой другой науке рассматриваемый ею предмет и научный метод различаются между собой; равным образом и содержание [этих наук] не начинает абсолютно с самого начала, а зависит от других понятий и связано с окружающим его иным материалом." (Гегель, "Наука логики", Введение) "Логика же, напротив, не может брать в качестве предпосылки ни одной из этих форм рефлексии или правил и законов мышления, ибо сами они составляют часть ее содержания и сначала должны получить свое обоснование внутри нее." (Гегель, "Наука логики", Введение) Хотя Гегель говорит здесь о логике, а не о философии, он имеет в виду именно логику философии, момент одновременного возникновения философии и её особенной логики, то есть начало такой логики, которую лично он, Гегель противопоставил в качестве революционной альтернативы логике прежней, существовавшей в его время и до него самого.

3. Неуверенность как начало.
  О чём здесь говорит Гегель? Он достаточно чётко проводит различие между частными науками и логикой, которая представляется ему в качестве эссенции, сущности философии. Для Гегеля в науках существует разделение предмета и метода, формы и содержания понятий, причём содержание науки берут вне себя. Это означает, что понятия частных наук получают своё содержание не из размышления о самих этих понятиях, а из уже готового повседневного опыта обычных людей. При этом инструментом, гносеологическим методом обработки этого опыта для любой науки является логика обыденного сознания, устанавливающая законы мышления не только для самой себя, но и для всех других наук. Именно поэтому собственно философская логика не может, по Гегелю, брать эти законы в качестве предпосылки в процессе рассмотрения самой себя, как это делают частные науки, которые постулируют свои собственные предметы с помощью привычной, общепринятой логики и обращения к очевидности, но вынуждена начинать с нуля, с некоторой изначальной неуверенности, развёртывая обоснование законов мышления как своё собственное, где метод логики есть, по Гегелю, также и её предмет, а содержание понятий логики есть сами эти понятия и их переходы, трансформации друг в друга.
  Таким образом, в случае философии мышление само не может быть положено раньше предмета философии, так как для неё процесс мышления не есть какая-то сторонняя частнонаучная практика, где все правила уже окончательно определены и служат объективным методом рассмотрения, критерием нахождения некой локальной научной истины. Мышление должно само быть исследовано и развёрнуто в процессе рассмотрения предмета философии, иначе это будет уже не философия, а её историческое изложение, разговор о путях и способах получения правил философствования в их исторической ретроспективе.  Недаром Гегель настаивает: - "И точно так же ее предмет [логики], мышление или, говоря определеннее, мышление, постигающее в понятиях, рассматривается по существу внутри нее [науки логики]; понятие этого мышления образуется в ходе ее развертывания и, стало быть, не может быть предпослано." (Гегель, "Наука логики", Введение) Трудно не согласиться с последним, с тем, что понятие мышления не может быть предпослано рассмотрению, но первое в этом заявлении есть всё же намеренная предпосылка и догматическое обоснование всего последующего логического рассмотрения, так как без понятия мышления философия не способна постигать в понятиях. Как вообще может мышление быть предметом философской логики, если его ещё не существует до самого рассмотрения, никакого к нему направления и намёка, если ещё нечего постулировать, кроме некой грубой болванки обыденного сознания да пафосных самонадеянных деклараций классиков философии. Мышление, нуждающееся в развёртывании, не может быть очевидным феноменом, но только весьма шаткой неординарной гипотезой.
  О мышлении как предмете логики Гегель может говорить только с позиций психолога, дающего советы отчаянно нуждающимся в поддержке своей, якобы, разумности на фоне депрессии, обусловленной неблагоприятными жизненными обстоятельствами и различными комплексами собственной неполноценности. Клиент может сомневаться в чём угодно, только не в собственной способности мыслить как последней соломинке, за которую хватается утопающий. Однако лучше о мышлении совсем не знать, чем в нём постоянно сомневаться. Впрочем, кто знает, может быть, в конце исследования именно мышление сможет стать предметом логики как основного раздела философии. Ведь как сказал сам Гегель - "Главное для науки не столько то, что началом служит нечто исключительно непосредственное, а то, что вся наука в целом есть в самом себе круговорот, в котором первое становится также и последним, а последнее - также и первым". (Гегель, "Наука логики", УЧЕНИЕ О БЫТИИ) Поэтому, уж если идти до конца, то надо принимать как факт, что и предмет логики должен только ещё быть найден, а не положен заранее, пусть даже в качестве следования некой уважаемой философской традиции, потому что может обнаружиться, что эта традиция безнадёжно страдает старческими болезнями и не отвечает современным философским стандартам.
  Разумному существу, каким себя склонен видеть горделивый и самодостаточный философ, хотелось бы верить, что мышление для человека есть мощнейшая и исключительная способность, выделяющая его из мира не только камней, вирусов и животных, но и всякого рода малосознательных человеческих существ - типа, душевнобольных, сектантов и преступников. Однако, если бы он ещё немного поднатужился в обладании своей разумностью, то смог бы признать, что способность мыслить есть также источник самых диких заблуждений и предрассудков, скопище неприязни и даже ненависти к своим оппонентам, менее способным к овладению приёмами демагогии и софистики. Разумному существу есть чем гордиться, такое звание ему присваивается извне на уроке в школе. Но существу мыслящему и мыслящему саму мысль гордиться особо нечем. Сомнение в том, что его мысль большей частью и не мысль вовсе, а скорее некое неприкаянное странствование воображения в параллельных мирах, сильно девальвирует в его глазах ценность собственного мышления, а значит - превращает само философствование из радости, наполненной открытиями, в мучительное и тщетное занятие по постоянной переоценке ценностей.

4. Творение философии с нуля.
  Конечно, существуют традиции философствования, освящённые именами знаменитых и весьма красноречивых философов, прославивших философию своими титаническими трудами. Но главная трудность философии и, в то же время, её отличительная черта заключается в том, что философские системы творят не коллективы, не академии, а конкретные люди, со своими слабостями и заблуждениями, а академии, в свою очередь, эти заблуждения повторяют и культивируют. Поэтому рассмотрение предмета философии должно быть адекватным развёртыванию самой философии, её творению с нуля, из ничего и наполняться позитивным содержанием в процессе самого философствования. Также и мышление должно составлять неотъемлемую сторону такого процесса развёртывания предмета философии, постепенно проявляя себя, реализуя свою сущность по глубинным законам реальности, а не слепо следуя уже кем-то придуманным инструкциям.
  Недаром такая постановка вопроса о начале философии и собственно философствования вызывает шок и яростное противодействие у тех, кто позиционирует себя как часть философского исторического процесса и как всего лишь инструмент в развитии уже наработанных предшественниками философских идей. Для них необходимость опираться на мнения авторитетов есть святая обязанность и долг каждого философа. Однако с такой позицией можно согласиться только лишь в плане уяснения, где кончается человеческий интеллект и начинается потолок, его ограничивающий. Без обращения к философской классике это было бы очень трудно сделать. Философу важно понять не только то, как надо философствовать, но ещё важнее получить представление о том, как философствовать не надо, какие логические линии в какие интеллектуальные тупики философа заводят. В дремучий лес интеллекта и его суррогатов легко забраться, но выйти из него сможет не всякий. Мышление, не обращённое на себя, девственно чисто, но стоит человеку попытаться помыслить то, чем он мыслит и как мысль рождается, считай человек пропал. А обратный путь практически невозможен.

5. Мышление и психология.
  Человек никогда ни в чём не может быть уверен до конца, однако саморефлексия и сомнение, интроспекция сознания и самоедение не есть какие-то малоизвестные для философии и презираемые феномены. Даже у самого уважаемого философа можно встретить в его творениях массу примеров, когда он с мазохистским вожделением пытается рассмотреть проблему с разных сторон, утверждая сначала одно, потом противопоставляет ему другое, противоположное и, наконец, прицепляет к рассуждению третье, якобы - производное, в чём тотчас же начинает сомневаться. И так может продолжаться до бесконечности. Однако в жизни подобное размножение личности может сильно осложнять человеку эту самую жизнь. На консультировании клиентов по проблемам, связанным с проявлениями неуверенности, паразитирует масса практикующих психологов, что глубоко роднит философию и психологию, ведь не обязательно врачу страдать теми же психическими расстройствами, какими одержим его клиент, их необязательно даже знать, достаточно предложить клиенту какую-нибудь радужную призрачную альтернативу посредством обычной вербальной формы задушевного разговора. Не удивительно, что у многих философов, рассуждающих о мышлении, чисто философские выводы тесно переплетены с медицинскими выкладками, основанными на опыте работы психологов.
  Таким образом, даже если в качестве почтительного следования философской традиции взять на вооружение разработки философии в области исследования процессов мышления, то может оказаться, что линия изучения мышления, опирающаяся на строгие научные принципы, имеет дело лишь с типичными мыслительными актами, со статистикой, накопленной при изучении частных аспектов сознания, мышления, психики, и даже с опытом психиатрии, которая изучает девиантные формы поведения человека. При этом чисто философское мышление оказывается чем-то вроде бедного родственника, который не в состоянии заплатить за консультацию у специалиста.
  Видимо и Гегель в своё время сталкивался с этой проблемой, раз жалуется по поводу недостаточной определённости в разграничении отношения к мышлению - философии и психологии: "Расширение, которое она (философия) получила в продолжение некоторого времени благодаря [добавлению] психологического, педагогического и даже физиологического материала, в дальнейшем почти все признали искажением." (Гегель, "Наука Логики", Введение) Здесь налицо попытка уйти именно от смешения философии и частных наук, смешения, которое не было до конца преодолено даже во времена Гегеля. Это говорит о том, что нет никакой гарантии, что философия до сих пор занималась изучением и моделированием именно философского мышления, а не какого-то другого его бытового аналога. Как нет гарантии, что сам Гегель рассматривал мышление с позиций философии, а не психологии, раз ему пришлось изучать эту проблему в подробностях и высказываться по этому поводу, причём психологии того времени и даже более ранней эпохи, когда ещё философия и психология составляли единое целое знание о человеке.

6. Природа обыденного сознания.
  У великого Гегеля нет градаций мышления от низших форм к высшим, есть только рассудок, сознание, мыслящее стандартно и некий "разум", возвышающийся над  обыденностью. Уровень мышления, когда человек мыслит штампами, стереотипами и оппонирующими определениями, он называет обыденным сознанием. Но какой смысл вводить в философское рассмотрение понятие сознания, тем более обыденного, если это понятие употребляется исключительно как синоним понятия среднестатистического индивида и то только в самом начале "Науки логики"? Не лучше ли сказать просто "человек" как некий манекен, лишённый индивидуальных черт и мыслящий исключительно непримиримыми противоположностями, которые он сам же себе и предустанавливает? Гегель чётко оговаривает рамки мышления такого манекена: "Понятие логики, которого придерживались до сих пор, основано на раз навсегда принятом обыденным сознанием предположении о раздельности содержания познания и его формы, или, иначе сказать, истины, и достоверности." (Гегель, "Наука логики", Ведение) Гегель здесь подразумевает под достоверностью знание о вещах и событиях, некоторые предварительные сведения, достойные веры в них, а под истиной - знание о самом знании, что оно есть у человека и отлично от незнания. Вроде бы вполне логичная структура познавательных способностей человека, которая могла бы служить основой для интеграции различных методологических подходов к познанию мира вещей в единое целое, но Гегель сам же и профанирует эту вполне разумную заявку на единство знания, выбирая не само это единство без каких-либо предварительных условий, а одну из его сторон - единство, противопоставленное "раздельности содержания познания и его формы" как аналогу многообразия философского знания. Что есть всё то же самое разделение и даже ещё более упорное его продвижение.
  Гегелю выгодно противопоставление неких высших форм сознания его низшим проявлениям, возвышающее одно за счёт принижения другого. Такая позиция может быть удобна любому философу, жаждущему успеха. И поэтому в "Науке логики" Гегель не занимается выяснением природы обыденного сознания. Он берёт этот термин из предшествующей ему философской традиции как известное всем ругательство и только исключительно для того, чтобы оттенить, подчеркнуть особенный статус собственного исследования, уровень мышления которого должен, по мнению Гегеля, превосходить уровень мышления среднестатистического индивида в силу своего революционного отношения к науке вообще. Естественно, Гегель для себя тоже уже решил, что для него представляет сознание, не являющееся обыденным. Весь революционный пафос преобразователя у Гегеля направлен на то, чтобы утвердить "разум" как высшую ступень в развитии человеческого сознания в качестве объединяющего начала для распадающегося на противоположные друг другу позиции философского знания в его попытках поверить свой предмет рассмотрения логикой - "Но сам логический разум и есть то субстанциальное или реальное, которое удерживает в себе все абстрактные определения, и он есть их подлинное, абсолютно конкретное единство." (Гегель, "Наука логики", Введение) Такой типаж Гегель попытался раскрыть в "Феноменологии духа", в произведении сомнительной психологической ценности, предшествующем "Науке Логики", на которое ему оказалось потом проще сослаться, чем ещё раз подробно объяснять, что такое разум и чем он лучше рассудка - "В "Феноменологии духа" я представил сознание в его поступательном движении от первой непосредственной противоположности между ним и предметом до абсолютного знания." (Гегель, "Наука логики", Введение) Движение Гегелем задекларировано, но, если вдуматься в суть гегелевского заявления, то можно обнаружить, что сама эта декларация основана на сведениях, которые не соответствуют действительности, если не сказать более жёстко - просто выдуманы, высосаны из пальца, так как уровень знаний Гегеля о природе мыслительных способностей человека, который мог бы показаться весьма обширным в его время, не идёт ни в какое сравнение с объёмом и качеством современных психологических знаний, а потому вполне может быть приравнен к художественной самодеятельности.

7. Мышление и его негативный опыт.
  Можно было бы согласиться с Гегелем, что сознание человека, мыслящее философски, радикально отличается от обыденного сознания, которое мыслит штампами, шаблонами, стереотипами, так как философия рождается именно на переломе привычного образа мысли. Оригинальность и нестандартность мышления есть признак, отличающий сознание, данное философу, от обыденных его проявлений. Такое определение философского мышления заслуживало бы самого высшего доверия, если бы не одно "но". Философия может сколько угодно много рассуждать о суверенности зрелых мыслительных актов, о сознании и самосознании человека, о ведущей роли философии в развитии человеческого знания о вещах, но она не в состоянии зафиксировать, определить феномен независимого мышления на практике. Любое такое определение будет описанием каких-то типичных, повторяющихся реакций и склонностей, причём за любой из которых будет стоять какая-нибудь вполне прозаическая естественная причина, не связанная ни с волей человека, ни с его стремлением к познанию. Получается, противопоставить философию обыденному сознанию легко, а посеять её нечем - если только экспроприировать, украсть семя у того же обыденного сознания, а потом сказать, что так и было.
  Пожалуй, истинную философию меньше всего должна интересовать природа мышления вообще, поскольку у неё нет никаких возможностей, чтобы ясно отличить суть сознания, мыслящего философски, от обыденных его проявлений, разве что следуя обычному философскому предрассудку, согласно которому - обыденное сознание согласует своё мышление по преимуществу с так называемыми "чувственными предметами", а философское - имеет к ним самое минимальное отношение и согласует своё мышление в первую очередь с наиболее общими понятиями и их логикой. Постулированию и освещению этого древнего заблуждения Гегель посвятил немало строк в начале своей "Науке Логики". Но неужели в этом и заключается предназначение философии - в противопоставлении мышления как такового, мышления в его зрелом виде его зачаточным формам и на этом спекулировать? Гораздо интереснее процесс вырастания философского мышления из его обыденных форм, их совместная работа, чередование ориентиров и приоритетов, пусть даже и в плане преимущественной наработки человеком негативного опыта. В реальной жизни случается и так, что позитивное знание открывается человеку только в результате аккумуляции максимально горьких жизненных впечатлений и их последующего напряжённого переосмысления.