В истории химии был период, когда химики упорно искали флогистон в своих экспериментах с сжиганием различных веществ. Иначе говоря, химики искали то, чего не было, но искали на основе вполне реальных экспериментов с вполне реальными веществами. По аналогии с флогистоном можно признать, что есть смысл искать философскую Истину, но, следуя этой аналогии, надо её искать в конкретной философской экспериментальной деятельности на основе вполне конкретных философских предметов, существование которых уже не вызывает никаких сомнений. Истину можно рассматривать как гипотезу, формируемую исследователем самому себе в процессе исследования того или иного вполне конкретного предмета. Иначе говоря, нет никакой предметной мыследеятельности — не может быть никакого поиска истины. Используя понятие флогистона, химики в своё время объясняли некие результаты своих химических экспериментов. Может ли служить понятие философской Истины для объяснения той или иной мыследеятельности того или иного субъекта? Например, некий гипотетический философ высказал некое суждение на том основании, что оно в некоторой логике следует из предположения о существовании философской Истины. Будет ли это доказательством существования этой Истины? Вполне возможно, что да, и до тех пор, пока некий другой гипотетический философ не выведет то же самое суждение из других оснований, которые неведомым способом отличит от гипотетической философской Истины первого философа.

Платон: Тот, кто говорит о вещах в соответствии с тем, каковы они есть, говорит истину, тот же, кто говорит о них иначе, — лжет. Аристотель: Говорить о сущем, что его нет, или о не-сущем, что оно есть, — значит говорить ложное; а говорить, сущее есть и не-сущее не есть, — значит говорить истинное.

Замечания к этим двум суждениям:

1. Следуя Платону, истина имеет форму суждения или совокупности суждений, что следует из формулировки «говорит истину». Все другие суждения или совокупности суждений, отличающиеся от истины (говорения истины) и относящиеся к той же вещи, являются формами лжи (говорением лжи). Задамся вопросом: относится ли суждение Платона к некоторой вещи? Если «кто» отнести к совокупности вещей, то данное суждение будет о вещи, следовательно, оно будет суждением истины, если соответствует тому гипотетическому «кто», каков он есть. Но этот «кто» совершенно неопределён (включая, естественно, и самого Платона) и проверить данное суждение на соответствие с ним нет никакой возможности, следовательно, это суждение есть ни истинное (ни говорение истины), ни ложное суждение (ни говорение лжи). Но такое же логическое умозаключение я могу отнести и к моему собственному суждению о суждении Платона, отнеся его к совокупности вещей. И в этом случае оказывается, что в моей воле заключение о том, в каком соответствии находятся эта вещь и моё суждение о ней. Иначе говоря, я могу положить как полное соответствие моего суждения суждению Платона (тогда я им проговорил истину), так и полное несоответствие (тогда я им проговорил ложь), как и всякое промежуточное соответствие или несоответствие (что будет моим говорением ни истины, ни лжи).

2. Аристотель рассмотрел странные логические операции. Чтобы более глубже рассмотреть высказывание Аристотеля, обозначим через А «говорить о сущем, что его нет», через Б «говорить о не-сущем, что оно есть», тогда первая часть его суждения представится в виде «А или Б» (говорить ложное), а вторая — в виде «не-А и не-Б» (говорить истинное), что в формальной логике есть не-«А или Б». А с другой стороны, Б можно интерпретировать как не-А и тогда Б окажется истинным при полагании А ложным, что противоречит суждению Аристотеля. Понятно, что Аристотель взял по одной строке из таблиц истинности для «или» и для «и» как операций формальной логики, исключив вариативность истинности и ложности А и Б.

Если ориентироваться на Платона, то истина может быть только тогда, когда некто из разумных людей говорит нечто о вещах в соответствии с тем, каковы они есть. Следовательно, можно вести речь об истине только в том случае, когда мы определимся с тем, что такое вещи как они есть, а из этого следует, что истин столько, сколько можно обнаружить вещей как они есть и сколько будет высказываний людей, которые будут соответствовать обнаруженным таким вещам. Очевидно, что в этом случае объём понятия «истина» будет состоять из суждений людей об обнаруженных вещах как они есть именно в соответствии с тем, как они есть. Итак, чтобы мне можно было говорить об истине, я должен либо обнаружить вещь как она есть, либо дать ей своё определение, что в последнем случае вообще исключает любое моё суждение о вещи как ложное: определённая мной вещь и всякое моё суждение о ней всегда является истинным, проговариванием истины. Такой вариант истины не очень интересен, поэтому рассмотрим вариант обнаружения мной некоторой вещи. И тут возникает вопрос: как я обнаруживаю вещь? У меня нет никаких иных способов, как только используя свои природные органы чувств. Следовательно, я могу вещь только увидеть, только услышать, только унюхать, только осязать, только попробовать на вкус, а также во всевозможных сочетаниях упомянутых способов. Можно ли о такой вещи сказать, что она для меня есть вещь как она есть? Я категорически убеждён, что это не так. Налицо для меня не вещь как она есть, а моё взаимодействие с вещью. Следовательно, любое моё суждение об этом взаимодействии будет относиться именно к этому взаимодействию, а не к вещи как она есть, и относительно такой вещи моё суждение будет больше ложь, чем истина, хотя может быть истиной относительно моего взаимодействия с вещью. Но взаимодействие меня с вещью не есть вещь, следовательно, нет и смысла говорить об истине моих суждений об этом взаимодействии в соответствии с определением проговаривания истины по Платону.

Если ориентироваться на Аристотеля, то прежде всего я должен уяснить себе, что такое сущее и не-сущее. Обращаясь к философской энциклопедии, я нахожу такое разнообразное толкование сущего, что становится проблемой уже не проговаривание истины или лжи, а само понятие сущего. Если же отталкиваться от самого Аристотеля, который считал, что сущее и единое тождественны (Met. IV 2, 1003 b 22), то его высказывание может быть преобразовано в следующее: «Говорить о едином, что его нет, или о не-едином, что оно есть, — значит говорить ложное; а говорить, единое есть и не-единое не есть, — значит говорить истинное». Но вот цитата из Аристотеля, предшествующая отождествлению сущего и единого: «Так вот, таким же точно образом и о сущем говорится в различных значениях, но всякий раз по отношению к одному началу; одно называется сущим потому, что оно сущность, другое - потому, что оно состояние сущности, третье - потому, что оно путь к сущности, или уничтожение и лишённость ее, или свойство ее, или то, что производит или порождает сущность и находящееся в каком-то отношении к ней; или оно отрицание чего-то из этого или отрицание самой сущности, почему мы и о не-сущем говорим, что оно есть не-сущее. И подобно тому как все здоровое исследуется одной наукой, точно так же обстоит дело и в остальных случаях». Итак, говорить, что не-сущее есть — это говорить о ложном, но говорить, что «почему мы и о не-сущем говорим, что оно есть не-сущее» - это говорить истинное, что следует, по моему мнению, из контекста цитаты.

Заметим, что Платон и Аристотель утверждают о проговаривании истинного или ложного. Следовательно, ориентироваться на Платона и Аристотеля — это не значит приближение к тому, что есть истина в себе и для себя, а есть приближение к субъективной уверенности в том, что субъектом проговаривается нечто истинное или нечто ложное.

Если реальный доступный мне предмет я могу взять в руки и проделать с ним ряд манипуляций — и это во мне не пробуждает никаких сомнений, то относительно, например, «сущего» или любого другого слова мои возможности манипулирования им сильно ограничены. Но всё-таки какие-то манипуляции со словом мне доступны. Что же это за манипуляции? Оказывается, что манипулировать словами можно единственным способом: используя слова, оформлять возникающие в моём мышлении мысли. Если бы моему мышлению по неким гипотетическим причинам было известно лишь одно слово, то форма различных моих мыслей была бы одной и той же — доступным моему мышлению словом или многократным его повторением. Но текущий контекст явно указывает мне самому, что в моём мышлении слов достаточно много, что и позволяет мне различным мыслям придать различные формы в виде тех или иных предложений. В моём мышлении мысль возникает сразу в форме предложений на русском языке, следовательно, я могу для себя утверждать, что форма моей мысли и есть сама мысль. И эта ситуация не меняется в том случае, когда я отображаю свои мысли в письменной форме на инобытийном фоне для моего мышления. Очевидно, что отображённая в инобытие форма моей мысли всё равно остаётся моей оформленной мыслью, но и приобретает некоторые ранее ей не свойственные характеристики, например, возможность быть воспринятой субъектами, отличными от меня, а также воспринятой мной самим как подлинно рождённая моим мышлением мысль. Экспериментировал ли я со словами, которые использовал для отражения текущего контекста вовне моего мышления? Нет, отвечу сам себе: слова были мной использованы как давно освоенный способ пользования ими для оформления возникающих в мышлении мыслей. Следовательно, поскольку я полагаю, что всякое известное мне слово русского языка имеет смысл, слова в процессе отражения моих мыслей вовне мышления связываются по смыслу без специального рассмотрения этих смыслов и возможности их согласования в предложениях контекста. Теперь вернусь к слову «сущее». Могу я его использовать тем же способом при оформлении своих мыслей, каким я пользовался и пользуюсь в текущем предложении? Чтобы это могло осуществиться, у меня на уровне моего мышления должно быть чёткое интеллектуальное представление смысла этого слова и возможности согласования его со смыслами других известных мне слов. Начну задавать сам себе вопросы в качестве экспериментов со словом «сущее»:

1. Известно ли мне слово «сущее» как слово русского языка? То, что это слово русского языка для меня очевидно, поскольку оно составлено из букв алфавита русского языка. Но ранее я оговорил, что известное мне слово родного языка — это не только его форма, «сущее» в данном случае, но и смысл (значение). Следовательно, чтобы сказать самому себе, что это слово мне известно, я должен определиться со смыслом этого слова.

2. Известен ли мне хоть какой-то смысл слова «сущее»? Известен — и этот смысл я могу выразить словосочетанием «всё существующее». Стало ли мне понятнее слово «сущее», чтобы с лёгкостью использовать его в своём мыслетворчестве? Надо ответить откровенно — нет, не стало, поскольку для его пояснения я использовал не менее неопределённое слово, чем «сущее» - это слово «существующее». Кинувшись пояснить для себя это слово, я прихожу к выводу, что я попадаю в ловушку снисходящего пояснения тех слов, которые мной используются для пояснения предыдущих, хотя, записывая текущее предложение, слова текут вовне без какой-либо задержки для их пояснения. Иначе говоря, в составе слов моего словарного запаса есть такие слова, пояснение которых для меня самого совсем не требуется, возможно, только и исключительно только для текущего контекста. Следовательно, если я ограничусь тем пояснением слова «сущее», которое я уже осуществил, то в некотором контексте я его буду использовать также свободно, как и другие слова. Но я поставил перед собой цель поэкспериментировать с этим словом, поэтому продолжу.

3. Является ли это слово словарным словом русского языка? Обращаясь к словарю С.И.Ожегова, я это слово там не нахожу, т.е. составитель этого словаря не посчитал слово «сущее» словарным словом русского языка. Тогда я обращаюсь к «Советскому энциклопедическому словарю» 1981 года, но и там его не обнаруживаю. Итак, можно твёрдо сказать, что слово русского языка «сущее», как минимум, не общеупотребительно.

4. Если «сущее» словарное не общеупотребительное слово русского языка, то что оно такое?

Посмотрим это слово в философских словарях:

а) философский словарь советских времён не мог содержать этого слова, т.к. последователи диалектического материализма, вообще, не использовали его в качестве термина;

б) сравнительно современный словарь русской философии содержит описание этого слова: «Сущее — абсолютное первоначало, субъект всякого бытия. Оно не зависит ни от реальности внешнего мира, ни от мышления. Напротив, придаёт миру его реальность, а мышлению — его предметность, его идеальное содержание. По отношению к сущему бытие выступает лишь как предикат (указывает на его свойство — быть, наличествовать). В философии всеединства категория сущего выступает как исходная при построении органической логики». Следовательно, говорить, что абсолютное первоначало есть и не-абсолютное не-первоначало не есть — это говорить истинное, также, как и говорить, что субъект всякого бытия есть и не-субъект не-всякого не-бытия не есть. И эти последние суждения сформированы только в одной интерпретации «не», без учёта других возможных его интерпретаций;

в) в новой философской энциклопедии в 4-х томах о сущем сказана следующее: «категория онтологии, чаще всего встречающаяся в современной философии для обозначения как всей совокупности имеющихся наличных вещей, животных, растений, людей, так и для каждой отдельной вещи». Следовательно, говорить об обозначении «как всей совокупности имеющихся наличных вещей, животных, растений, людей, так и для каждой отдельной вещи» и говорить не об обозначении «как не всей не-совокупности не имеющихся не наличных не-вещей, не-животных, не-растений, не-людей, так и для не каждой не отдельной не-вещи» - это говорить истинное с учётом выше отмеченной интерпретацией «не»;

г) например, Н.Гартман (как индивидуализированная интерпретация сущего) утверждает, что сущее и бытие различаются также, как истинное и истина, действительное и действительность, реальное и реальность. Как можно интерпретировать эти аналогии? Я могу предложить такую свою интерпретацию: сущих много, а бытие одно. Более конкретно: я существую (я - сущее), но я не бытие и принципиально не могу им быть. Но с таким же успехом я могу создать пару «бытийственное и бытие», да и пару «ничтойное и ничто», да и множество других пар, в которых прилагательное и образованное от него существительное (или, наоборот, от существительного прилагательное) будут аналогом уже рассмотренных пар. И что в этом случае будет говорением о сущем как оно есть на самом деле?

д) если я правильно понимаю А.Ф.Лосева (ещё одна индивидуализированная интерпретация), то для него сущее — это бытие в смысле неразличимости того и другого, следовательно, говорить, что сущее есть и не-сущее не есть, всё равно, что говорить, что бытие есть и не-бытие не есть — то и другое окажется проговариванием истинного. Если с этим согласиться, то можно перефразировать гегелевское «Бытие, чистое бытие — без всякого дальнейшего определения» в следующее суждение: «Сущее, чистое сущее — без всякого дальнейшего определения». А далее, следуя Гегелю, утвердить, что сущее есть то же самое, что и ничто (или не-сущее). Хотелось бы заметить, что гегелевская схема объявления некоторого понятия чистым понятием, не имеет, по существу, никаких ограничений, поскольку в эту схему вписывается любое философское достаточно общее понятие. Например: «Истина, чистая Истина — без всякого дальнейшего определения», «Абсолют, чистый Абсолют — без всякого дальнейшего определения» и т.д. и т.п. И далее: Истина есть то же самое, что и Ложь, Абсолют есть то же самое, что и Относительность и т.д. и т.п.

Следовательно, смысл слова «сущее» зависит от той области теоретических исследований, где его использование считает разумным сам исследователь. Иначе говоря, не само слово «сущее» задаёт область своего использования, а, наоборот, погруженное кем-то в ту или иную область исследования, получает там некоторое смысловое содержание. Но, т.к. с моей т.зр., слова возникают из реальных областей совместной деятельности людей, а не наоборот, то появление слова «сущее» должно быть связано исторически с некоторой реальной сферой совместной деятельности людей. Правда, кроме философской деятельности, мне более не известно, где бы сущее служило предметом обсуждений. Но философская (как и всякая творческая) деятельность людей больше, чем другие виды их деятельности, индивидуализирована, следовательно, сущее имеет массу оттенков в соответствии с тем, какой философ использует это слово в своих размышлениях по поводу той или иной философской проблемы. Следовательно, каждый философ, который будет в своих исследованиях использовать сущее и в них утверждать, что сущее есть и не-сущее не есть, будет утверждать (проговаривать) истинное согласно утверждению Аристотеля.

Возникает интересный вопрос: само рассматриваемое мной суждение Аристотеля («Говорить о сущем, что его нет, или о не-сущем, что оно есть, — значит говорить ложное; а говорить, сущее есть и не-сущее не есть, — значит говорить истинное»), является говорением о чём-то? И, если это его высказывание является суждением о чём-то, то будет ли это что-то сущим или не-сущим? Высказывание Аристотеля построено как обезличенное предложение, следовательно, подразумевается произвольный представитель рода людского, иначе говоря, «что-то» в этом суждении есть не что иное, как кто-то - некий субъект, нечто утверждающий о сущем и о не-сущем. Является ли «некий субъект» сущим? С моей т.зр. - да, является и есть (поскольку говорит), следовательно, суждение Аристотеля есть суждение о сущем, что оно есть. Очевидно, что отсутствует вторая часть истинного суждения (говорения), которая бы утверждала «и не-сущее не есть». Следуя смыслу самого суждения, оно само есть зафиксированное говорение ни истинного, ни ложного. Заметим, кстати, что наличие смысла суждения не обеспечивает его суждением (говорением) истинного или ложного.