Хайдеггер говорит, что метафизика, начиная с античной классики, направлена на сущность сущего, то есть на установление неколебимого основания сущего, на ответ на вопрос: Что лежит в основе сущего? Почему сущее именно таково? Что делает его таковым? Хайдеггер сам ставит вопрос о бытии сущего, как вопрос первичный, без ответа на который вопрос о сущности не может быть просветлен, выставлен на свет. Вопрос, собственно, о том, почему вообще есть сущее (а не ничто) и как оно есть.

Изменение фокуса внимания с вопроса о сущности к вопросу о бытии позволяет ему высветить принципиальное различие тезисов Протагора и Декарта, и тем самым показать несопоставимость горизонтов античного человека и новоевропейского, которая неприметна, если ставить вопрос о сущности сущего как вопрос первичный, тогда Протагор предстает как первое издание новоевропейского субъективизма. Но если к бытию, если о том спрашивать, как он есть, то античный человек имеет ввиду себя всегда в «круге непотаенного», то есть он всегда связан с местом, ему понятным, скорее, доступным для понимания, но он не берется судить о других местах. Это там, где он есть, где его место, там он «мера всех вещей», там он примеряет все к себе и по праву, но есть и много других мест, которые здесь не имеются ввиду, не рассматриваются. Хайдеггер здесь говорит о само собой разумеющемся, что Протагор не обязан говорить, ибо гетеротопность пространства – это то, что не надо объяснять античному греку. «Круг непотаенного» общий для всех граждан города, потому возможен публичный суд, где можно сопоставлять эту «меру всех вещей» различных людей, спорить о ней в пространстве, имеющем общую меру. Платоновский идеальный мир не уничтожает гетеротопности пространства, но заставляет ее уйти в тень, спрятаться: чтобы сохраниться, стать стыдливо неупоминаемой. Если Протагор не говорит об этом, поскольку это само по себе известно всем, то после Платона гетеротопность становится иерахичностью по отношению к общей идеальной сущности. Она систематизируется и упорядочивается по расстоянию от идеи.

Декартов субъект соотносится со всем миром, данным ему в представлении, а все его представлению доступно, и тогда обступает хаос представлений, которые не Я. Этот хаос Я вынужден упорядочить сам, но не как индивид, а как Я безличное, как общий субъект, для чего необходима математика, которая одна для всех, одна и общеобязательна. Чтобы математика была достоверна (=всесильна), пространство представлений обязано быть изотропным, и тогда весь мир (как мир представлений) в принципе доступен расчету, его можно весь расположить в пространстве и уметь всегда заранее рассчитать положение и поведение каждой вещи. Более того, математика позволит мне как универсальному субъекту сделать мир представлений послушным, управляемым – миром моей техники. Послушность техники есть доказательство того, что математические науки постигают истинное устройство мира, данного мне в представлениях.

Кант на это сказал, что наивность детская полагать, что науки открывают сущность мира самого по себе, а не просто организуют мир наших представлений о нем. Получается, что мир сам по себе терпит нас, пока мы ему сильно не мешаем, не портим, и в сторожки, в ограничители нам послал моральный закон, чтобы мы знали, в каких рамках нам действовать можно. Почему моральный закон из мира самого по себе? – Потому что в мире явлений ему места нету, здесь он родиться не может, значит, пришел оттуда, из мира вещей самих по себе.

Это Кант так думал, а Ницше очень даже объяснил, откуда берется моральный закон и прочие вечные ценности: просто это инструменты воли к власти маленького человека, и никакого отношения они не имеют к миру самому по себе – все это исключительно человеческое, «слишком человеческое». Как и вообще весь мир технэ совершенно человеческий, и все науки есть способ упорядочивания непрерывного становления, чтобы человек чувствовал себя уверенней в меняющемся мире – наука есть инструмент опостоянивания процесса становления, чуждого ему совершенно становления.

Таким образом, для Декарта мир пока чужой, но осмысленный, и его осмысленность доказывается путем установления господства мышления над миром, путем преобразования его в технический мир, поскольку при этом завоевывался мир сам по себе. Осмысленным был также и мир Канта, как пространство для возможных моральных субъектов, потому неопасных миру самому по себе. Но у Ницше мир человека стал бессмыслицей, унылым повторением колебания маятника от господства маленького человека к миру сверхчеловека и обратно, пока становление не прекратит его существование. И не зачем-то, а вот! Случилось и все.