Прочла великолепную автобиографическую книгу Фердинанда Оссендовского “И звери, и люди, и боги”. 

Предлагаю вниманию уважаемых участников ФШ две главы из неё, в качестве отправной точки для рассуждений о социальных ролях философа в различных культурно-исторических контекстах.

Глава 18. Таинственный лама-мститель

После двухдневного путешествия по снежной равнине, преодолев сто семьдесят миль и основательно промерзнув, мы наслаждались отдыхом. За ужином, с аппетитом уплетая сочную баранину, мы беззаботно болтали, и низкий, хриплый голос прозвучал для нас неожиданно:
- Сайн! (Добрый вечер!).
Оторвав взгляд от жаровни и повернувшись к двери, мы увидели невысокого, плотного сложения монгола в оленьей шубе и в шапке с широкими, свисающими на грудь ушами. У кушака в зеленых ножнах висел уже знакомый нам кинжал.
- Амурсайн, - отозвались мы.
Он быстрым движением развязал кушак и снял шубу. Под ней оказалось великолепное одеяние из золотистого шелка, перехваченное дивной красоты синим поясом. Все - чисто выбритое лицо, короткий ежик, коралловые четки на левой руке, парадная одежда желтого цвета - говорило о том, что перед нами высокого ранга лама. И в то же время за поясом у него торчал огромный кольт.
На лицах хозяина и Церена я прочел страх и благоговение. Незнакомец подошел к жаровне и сел рядом.
- Давайте перейдем на русский язык, - предложил он и взял кусок мяса.
Завязалась беседа. Незнакомец стал критиковать правительство Живого Будды в Урге.
- Где-то там борятся за свободу Монголии, захватывают Ургу, одерживают победу над китайской армией, а мы здесь пребываем в неведении. Мы бездействуем, а в это время китайцы убивают и грабят наших людей. Богдохан должен был бы связаться с нами. Почему китайцы посылают гонцов из Урги и Кяхты в Кобдо, требуя подкрепления, а монгольское правительство не делает этого? Почему?
- Значит, китайцы получат подкрепление? - спросил я.
Гость хрипло рассмеялся и ответил: - Я изловил всех гонцов, отобрал письма, а их отправил... в могилу.
Он вновь засмеялся и обвел юрту каким-то диким горящим взглядом. Только сейчас я обратил внимание, что чертами лица и разрезом глаз незнакомец отличался от монголов. Он напоминал скорее татарина или киргиза. Мы молчали, потягивая свои трубки. - Когда отряд чахаров должен покинуть Улясутай? - спросил гость.
Мы ответили, что ничего об этом не слышали. Незнакомец объяснил, что китайские власти собрали во Внутренней Монголии сильный полк, в который вошли представители воинственного племени чахаров, кочующих с внешней стороны Великой Китайской стены. Китайские власти произвели их вождя, известного хунхуза в капитаны, он же, со своей стороны, пообещал подчинить китайскому владычеству все племена, обитающие в районах Кобдо и Урянхая. Узнав, куда и с какой целью мы направляемся, незнакомец заверил нас, что предоставит нам полную информацию, избавив от необходимости ехать дальше.
- Там вообще опасно сейчас появляться, - сказал он. Китайцы намереваются уничтожить все население Кобдо, а сам город сжечь. Это точные сведения.
Услышав о нашей неудачной попытке пересечь Тибет, он проникся к нам сочувствием и с сожалением произнес:
- Не Нарабанчский хутухта, а только я мог помочь вам. С моим laissez-passeq [пропуск] вы могли бы беспрепятственно исколесить весь Тибет. Я Тушегун-лама. 

Тушегун-лама! Каких только невероятнейших историй я не слышал о нем! По происхождению он российский калмык; еще при царе вел активную агитацию за независимость калмыцкого народа и по этой причине побывал во многих тюрьмах. Большевики его не жаловали из-за того же, и при них он вновь угодил в тюрьму. Ему удалось бежать в Монголию, где он пользовался большой популярностью у населения. Неудивительно, ведь он был близким другом далай-ламы в Потале (Лхаса), слыл самым просвещенным из лам, а, кроме того, являлся искусным врачом. Он добился почти полной независимости при Живом Будде и стал вождем всех древних кочевых племен Западной Монголии и Джунгарии, распространяя свою политическую власть и на монгольские племена Туркестана. Трудно было сопротивляться его влиянию, сам он объяснял это своей причастностью к тайному знанию, но мне говорили другое. Он вызывал у монголов панический ужас, ибо каждый, кто осмеливался противиться его приказу, погибал. Никто не знал день и час, когда в его юрте или на равнине, рядом со скачущим конем, появится таинственный и могущественный друг далай-ламы. И тогда - удар кинжала, пуля или стальные пальцы, сдавившие шею словно тиски, кончали дело.
За порогом юрты выл и ревел ветер, злобно швыряя снег в натянутый войлок. В этом истошном реве мне слышались чьи-то крики, стон и смех. Сама природа здешних мест как бы подготавливала кочевника к восприятию чудесного, создавала благодатную почву. Только эта мысль мелькнул" у меня в голове, как Тушегун-лама вдруг поднял голову, пристально посмотрел на меня и сказал:
- В Природе много непознанного. Когда владеешь тайным знанием, можешь совершать чудеса, но дается оно лишь избранным. Попытаюсь продемонстрировать вам кое-что, вы потом скажете, видели ли что-нибудь подобное.
Он поднялся, засучив рукава своего желтого халата, вытащил из ножен кинжал и направился к пастуху.
- А ну-ка, Мичик, встань! - приказал он. Пастух повиновался. Лама быстрыми движениями расстегнул ему рубашку и обнажил грудь. Я не понимал, что он собирается делать, но тут Тушегун со всей силой поразил кинжалом грудь пастуха. Монгол упал, обливаясь кровью, брызги ее обагрили одежду ламы.
- Что вы наделали? - воскликнул я.
- Тс-с... Тихо, - прошептал он, повернув ко мне побелевшее лицо.
Несколькими ударами ножа он рассек грудную клетку монгола, и я собственными глазами увидел, как мягко колышутся легкие несчастного и сильно пульсирует сердце. Лама коснулся руками этих органов, кровь перестала течь, а выражение лица пастуха стало на удивление спокойным. Он лежал с закрытыми глазами и, казалось, спал безмятежным и глубоким сном. Лама начал вскрывать брюшную полость, но тут я, содрогаясь от ужаса и отвращения, закрыл глаза. А когда вновь их открыл, то с удивлением увидел, что пастух мирно спит, и хотя рубашка его по-прежнему расстегнута, на груди нет ни малейших следов раны. Тушегун-лама сидел неподалеку от жаровни, курил трубку и смотрел в глубокой задумчивости на огонь.
- Поразительно! - вырвалось у меня. - Ничего подобного никогда не видел!
- О чем вы? - спросил калмык.
- О проделанном вами "чуде", ведь вы так это называете? ответил я.
- Не понимаю, о чем вы говорите, - холодно отозвался калмык,
Мне стало ясно, что я оказался жертвой гипнотических способностей Тушегун-ламы. Пусть будет так - все лучше, чем смерть ни в чем ни повинного человека. Не мог ведь Тушегун-лама рассечь тело своей жертвы, а затем быстро вернуть его в первоначальное состояние?!
На следующий день мы, получив все нужные нам сведения, оставили юрту нашего хозяина. Тушегун-лама, по его словам, намеревался и далее "перемещаться в пространстве". Он скитался по всей Монголии, жил как в бедных юртах пастухов и охотников, так и в великолепных шатрах князей и вождей племен, всюду окруженный благоговейным почитанием, смешанным со страхом, который так же крепко, как демонстрируемые им чудеса и изреченные предсказания, привязывал к нему богатых и бедных. Прощаясь с нами, калмыцкий чародей хитро улыбнулся и сказал:
- Ничего не рассказывайте обо мне китайским властям.
И еще прибавил: - То, что вы испытали вчера вечером, было пустой забавой. Вам, европейцам, невдомек, что мы, невежественные кочевники, обладаем могущественным тайным знанием. Если бы вы видели чудеса, творимые таши-ламой, по приказу которого сами загораются свечи и светильники перед древней статуей Будды, а изображения богов начинают вещать! Но есть еще более святой и великий человек...
- Вы имеете в виду Царя Мира из Агарти? - перебил его я.
Лама уставился на меня в глубоком изумлении. - Вы слышали о нем? - спросил он, наморщив в раздумьи лоб. Поразмышляв немного, он снова вперил в меня свои раскосые глаза и произнес: - Только один человек из всех живущих знает его священное имя, только один из всех посещал Агарти. Этот человек - я. Поэтому далай-лама почитает меня, а Живой Будда из Урги боится. Впрочем, напрасно -мне никогда не сидеть ни на священном престоле в Лхасе, ни на том, что Чингисхан завещал Главе нашей Желтой веры. Я не монах, а воин и мститель.
Он лихо вскочил в седло, стегнул коня и умчался, крикнув на прощанье по-монгольски: - Сайн! Сайн-байна! (До свидания!).

На обратном пути Церен рассказал нам множество легенд, связанных с именем Тушегун-ламы. Одна история особенно запечатлелась в моей памяти, Произошло это в 1911 или 1912 году, когда монголы с оружием в руках отстаивали свою независимость. Китайское руководство Западной Монголии размещалось тогда в Кобдо, там же находились десять тысяч солдат под командованием лучших офицеров. Взять Кобдо было поручено Хуну Балдону, простому пастуху, отличившемуся в битвах с китайцами и получившему от Живого Будды титул князя. Обладающий необычайной силой, свирепый и бесстрашный Балдон несколько раз поднимал в атаку на город своих плохо вооруженных воинов, но каждый раз его встречал пулеметный огонь и он отступал, теряя множество людей. Неожиданно в монгольском стане появился Тушегун-лама. Собрав солдат, он обратился к ним со следующими словами:
- Не страшитесь смерти и не отступайте! Вы сражаетесь и умираете за Монголию, которой Боги уготовили великое будущее. Только взгляните, какой станет ваша страна!
Он широко распростер руки, и солдаты увидели перед собой богатые юрты, зеленые пастбища, по которым бродили большие табуны лошадей и стада. По равнине мчались люди на быстрых скакунах, седла под всадниками были дорогие, искусной работы. Женщины в этой стране одевались в тончайшие шелка, в ушах у них позвякивали серебряные серьги, а в замысловатых прическах сверкали драгоценные украшения. Тянулись бесконечные караваны товаров, завезенных китайскими купцами, а представительные монгольские саиты, окруженные цириками в парадной форме, торговались о цене, не теряя при этом собственного достоинства.
Видение исчезло, и Тушегун-лама заговорил:
- Не бойтесь смерти! Она - есть отдых после наших земных трудов, тропа, ведущая к вечному блаженству. Посмотрите на восток! Видите наших братьев и друзей, павших на поле боя?
- Видим, видим, - вскричали пораженные монгольские воины: перед ними, залитое мягким теплым светом, раскинулось урочище, жилища там были похожи на юрты, но вход в них напоминал свод храма. Стены и пол устилали красные и желтые шелка с вплетенными яркими лентами; позолота весело играла на колоннах и сводах; в огромном красном алтаре горели тонкие жертвенные свечи в золотых канделябрах, рядом в массивных серебряных сосудах лежали орехи и густело молоко; повсюду были набросаны мягкие подушки, и на них отдыхали монголы, павшие в последней битве за Кобдо. А вокруг, на небольших покрытых лаком столиках дымилась сочная баранина и козлятина, высились кубки с вином и чаем, стояли тарелки с борсуком, душистым затураном, пропитанным бараньим салом, блюда с ломтиками высушенного сыра, финиками, изюмом и орехами. Погибшие солдаты посасывали золоченые трубки и дружески беседовали.

Наконец и это видение исчезло, а перед изумленными воинами стоял таинственный калмык с воздетыми руками.
- Теперь в атаку и не возвращайтесь без победы! Я тоже пойду с вами!
Битва возобновилась. Монголы сражались яростно, гибли сотнями, но в город все же ворвались. Казалось, повторилась картина из далекого прошлого, когда татарские полчища разрушали европейские города. Хун Балдон поднял над головой три копья с алыми вымпелами, что означало: он отдает город солдатам на три дня. Повсеместно начались убийства и грабежи. Ни один китаец не остался в живых. Город спалили, а крепостные стены разрушили. Затем Хун Балдон пошел на Улясутай и там разрушил китайскую крепость. Развалины эти стоят и поныне - покосившиеся стены с бойницами, осыпавшиеся башни, никому теперь уже не нужные ворота и то, что осталось от сгоревшего штабного здания и солдатской казармы.

Глава 27. Таинственное происшествие в маленьком храме

Мы с князем Чултуном Бейли готовились покинуть Набаранчи-Куре. В храме Благословения хутухта отправлял службу в честь саита; я же тем временем бродил по узким улочкам между жилищами разного ранга - гэлунов, гэтулов, чайде и рабджампа, школами, где преподавали просвещенные доктора теологии ("марамба") и доктора медицины ("Та-лама"); студенческими общежитиями (учащихся называли здесь "банди"); складами; архивами и библиотеками. Когда я вернулся в юрту хутухты, он был уже там. Хутухта вновь преподнес мне большой хадак и предложил совершить прогулку в окрестностях монастыря. Он выглядел озабоченным, из чего я заключил, что ему нужно что-то обсудить со мной. Как только мы вышли из юрты, к нам присоединились сопровождающий меня офицер и освобожденный из-под стражи глава русской торговой палаты. Хутухта подвел нас к небольшому домику, прилепившемуся с тыльной стороны стены из ярко-желтого камня.
- Здесь гостили далай-лама и богдохан, а мы всегда красим жилища, где останавливались эти святые люди, в желтый цвет. Входите! Внутреннее убранство дома было великолепным. На первом этаже разместилась столовая с резными китайскими столиками из черного дерева и горками с фарфором и бронзой. Наверху были еще две комнаты. С резного деревянного потолка спальни свисал на тонкой бронзовой цепи большой китайский фонарь, украшенный цветными каменьями, стены были задрапированы желтым шелком. Здесь же стояла огромная квадратная кровать со множеством матрасов, одеял и подушек, обтянутых чистым шелком. Остов кровати был также из черного дерева, его украшала искусная резьба, особенно изысканно выглядели ножки, напоминающие поддержку у канапе; в резьбе преобладал традиционный мотив - дракон, пожирающий солнце. У стены стоял комод с резным орнаментом на религиозные сюжеты. Завершали убранство четыре легких, удобных стула и стоявший в глубине комнаты на помосте низкий трон в восточном стиле.
- Видите этот трон? - спросил меня хутухта. - Однажды зимним вечером в ворота монастыря въехали всадники, они потребовали, чтобы все гэлуны и гэтулы во главе с хутухтой и канпо собрались в этой комнате. Затем один из незнакомцев уселся на трон и снял башлык. И тут же все ламы пали на колени: они узнали Того, о Ком писали в священных книгах далай-лама, таши-лама и богдохан. Этот человек -властелин мира, он знает все тайны Природы. Он прочитал краткую тибетскую молитву, благословил всех собравшихся, а после предсказал то, что свершится в ближайшую половину века. Произошло это тридцать лет назад, и пока все его предсказания сбылись. Когда он молился в соседней комнате перед алтарем, вот эта дверь распахнулась сама по себе, свечи у алтаря зажглись безо всякого огня, а от священных жаровень, в которых не было углей, вдруг пошло благовоние. А потом, без всякого предупреждения, Царь Мира и его спутники исчезли. Только смятый шелк на троне говорил о его посещении, но и тот быстро разгладился на наших глазах.
Хутухта вошел в алтарь, преклонил колена, закрыл глаза руками и погрузился в молитву. Я вглядывался в спокойное, безучастное лицо позолоченного Будды, на которое мерцающие светильники бросали неясные тени, а затем перевел взгляд на трон. И тут произошло чудо, в которое трудно поверить: на троне я увидел крепкого смуглолицого мужчину; суровость плотно сжатых губ смягчал мягкий свет необычайно живых глаз. Тело его, закутанное в белое одеяние, было прозрачным, сквозь него хорошо виделись начертанные на спинке трона тибетские письмена. Я закрыл и вновь открыл глаза. На троне уже никого не было, только, казалось, мягко колыхался шелк.
- Нервы, - подумал я. - Ненормальная сверхвпечатлительность. вызванная необычной обстановкой и переутомлением.
Хутухта повернулся ко мне со словами: "Дай сюда свой хадак. Ты чувствую, очень беспокоишься за судьбу своих близких, и я хочу помолиться за них. Ты тоже должен молиться, проси Бога, чтобы он помог им и направь все помыслы души к Царю Мира, который однажды освятил это место своим посещением.
Хутухта положил хадак на плечо Будды и, простершись на коврике перед алтарем, зашептал слова молитвы. Затем поднял голову и слабым жестом позвал меня.
- Посмотри в темноту за статую Будды, он покажет тебе своих близких.
Повинуясь приказу, я стал вглядываться в темное пространство за статуей. Вскоре во тьме поползли струйки дыма, похожие на прозрачные нити. Они плыли в воздухе, постепенно уплотняясь и множась, и, наконец оформились в человеческие фигуры и предметы. Я увидел незнакомую комнату, в ней свою семью и еще несколько человек. Кого-то я знал, кого-то нет. На жене было знакомое платье. Я мог разглядеть каждую черточку дорогого лица. Постепенно видение потускнело, расплылось, превратясь то ли в струйки дыма, то ли в прозрачные нити, а потом исчезли и они. За позолоченной статуей Будды не осталось ничего, кроме мрака. Хутухта поднялся с колен, снял с плеча Будды хадак и вернул мне его со словами:
   - Удача не оставит тебя и твою семью. Божье благословение пребывает с тобой.
   Мы покинули дом, освященный пребыванием в нем таинственного Царя Мира, где он молился о человечестве и предсказал судьбу народов и государств. К моему величайшему удивлению, мои спутники, оказывается, тоже лицезрели ниспосланное мне видение и подробно описали, как выглядели и как были одеты люди, возникшие из тьмы за спиной Будды.
Монгольский офицер рассказал мне, что днем раньше Чултун Бейли просил хутухту открыть, что ждет его в эти судьбоносные для страны дни, но хутухта в ответ только замахал в страхе руками и категорически отказался. Позже я спросил хутухту о причинах отказа, добавив, что, согласись он, это могло бы успокоить Чултуна Бейли - придал же мне бодрости вид моих близких. Хутухта, нахмурив брови, ответил:
- Нет! Видение только расстроило бы князя. Его судьба мрачна. Вчера я трижды молил небеса открыть мне его будущее, разводил огонь, гадал на бараньих лопатках и внутренностях, и всякий раз ответ был ужасен...
Не докончив фразу, он горестно закрыл лицо руками. Видимо, по его убеждению, судьба Чултуна Бейли была черна, как ночь.
Часом позже Нарабанчи-Куре уже скрылся от нас за горами.

*монгольские термины:
Живой Будда (богдо-гэгэн, богдохан) - глава ламаистском церкви в Монголии.
Чахары - одна из этнических групп китайских провинций, вошедших в автономную область Внутренняя Монголия
Хунхузы - (кит.) разбойники
Хутухта - высший чин ламаистских монахов
Цирик - монгольский солдат
Борсук - сладкое монгольское печенье
Гэлун - ламаистский священник, имеющий право приносить жертвы Богу.
Гэтул - третий чин в ламаистском монашестве
Чайде, рабджампа - высокопоставленные монашеские священники, но ещё не "воплощённые Боги"
Канпо - настоятель ламаистского монастыря