мир как объект сопротивления

Аватар пользователя Дмитрий Косой
Систематизация и связи
Философская антропология

В “Происхождении немецкой барочной драмы” Беньямин разбирает обе эти роли на основе своей теории меланхолии. Характерная черта Сатурна - медлительность: “тирана губит вялость эмоций”. “Другая черта Сатурна”, - пишет Беньямин,  -  это “вероломство”. Таков в барочной драме характер придворного: он - “сама переменчивость”.  Отчасти непостоянство придворного - от “недостатка в нем характера”; вместе с тем, она “отражает его  безутешную, безнадежную капитуляцию перед непостижимым сочетанием зловещих звезд, которые принимают вид  бесповоротного, почти физически давящего  удела”. Только отождествляясь с этим предчувствием исторической катастрофы, с глубиной этой безнадежности, можно понять, почему придворный не заслуживает презрения. Оборотная сторона его вероломства в отношении ближних, пишет Беньямин, - “подспудное доверие созерцателя” к  эмблематической стороне вещей.

Конечно, можно усмотреть в описанном простую патологию - склонность меланхолика проецировать свою внутреннюю скованность на внешний мир в качестве теперь уже непреложных несчастий, переживаемых под видом “бесповоротного, почти физически давящего  удела”. Но Беньямин тут берется за куда более смелый сюжет:  для него глубинное взаимодействие меланхолика с миром происходит на уровне вещей (а не людей), и это вполне реальное взаимодействие, в котором есть свой, пусть и скрытый,  смысл. Именно потому что меланхолик одержим смертью, он лучше других умеет читать окружающий мир. Или, скорее,  мир открывается пытливости меланхолика, как никого другого. Чем предмет безжизненней, тем мощнее и изворотливей должен быть созерцающий его разум.

Вероломный с людьми, меланхолик верен вещам. Преданность выражается в их собирании, обычно в виде осколков или останков. (“Ходовой прием барочной литературы - нанизывание фрагментов”, - пишет Беньямин.)  И барокко, и сюрреализм, наиболее близкие Беньямину по манере чувствовать, видят действительность предметно. Беньямин описывает барокко как мир предметов  (эмблем, руин) и пространственных образов. (“Аллегории в царстве мысли - то же, что руины в мире вещей”.) Гениальность  сюрреалистов и состояла в том, чтобы с пылкой прямотой перенести барочный культ руин на все мироздание, осознать,  что нигилистические склонности современной эпохи превращают окружающее в руину или обломок - тем самым доступный собирателю. Мир, прошлое которого по определению устарело, а настоящее тут же сметается в антиквариат, требует своих хранителей, истолкователей, коллекционеров.

Один из таких коллекционеров, Беньямин хранил преданность вещам именно как вещам. По словам Шолема, “самой сильной  и неотвязной его страстью” было собирание библиотеки, полной первоизданий и раритетов. Цепенея перед вещным  хаосом, меланхолик гальванизирует себя страстью к отдельным, излюбленным предметам.  Книги служили Беньямину  не просто подручным средством, профессиональным инструментом, но ничуть не меньше - предметом созерцания, побуждением к мечтам. Его библиотека “вызывает память о городах, где столько всего находил: Риге, Неаполе, Мюнхене, Данциге, Москве, Флоренции, Базеле, Париже... память о комнатах, где обитали эти книги...” Охота за книгами - как и погоня  за приключениями - прибавляет к географии удовольствий еще один повод побродяжить по миру. Занимаясь коллекционерством, Беньямин чувствовал себя проницательным, удачливым, практичным, безоглядно отдающимся страсти. “Коллекционер  - прирожденный тактик”. Как  и  придворный.

Кроме первых изданий и сборников барочной эмблематики, Беньямин специализировался на литературе для детей и текстах, написанных душевнобольными. “Великие, столько для него значившие шедевры, - пишет Шолем, - поразительно соседствовали с самыми дикими опусами и курьезами”. В этом странном расположении книг на полках - сама стратегия беньяминовского творчества, где вдохновленное сюрреалистами любование сокровищами смысла в эфемерной, отталкивающей и ничтожной оболочке шло рука об руку с приверженностью традиционным канонам благовоспитанного вкуса.

Ему нравилось находить там, где никто не ищет. Из темной, всеми забытой немецкой барочной драмы он извлек начатки современного (читай - его собственного) образа чувств: пристрастие к аллегории, сюрреалистские шоковые эффекты, рваную речь, ощущение исторической катастрофы.  “Эти камни - хлеб моего воображения”,- писал он о Марселе, одном из городов, наиболее  неподатливых воображению, даже обостренному дозой гашиша. Большинства ожидаемых цитат у Беньямина не находишь:  он не любил читать то, что читают все.  В качестве психологической теории предпочитал Фрейду учение о четырех темпераментах. Предпочитал  - или пытался - быть коммунистом, не заглядывая в  Маркса. Этот человек, читавший поистине все на свете и полтора десятка лет симпатизировавший коммунистической революции, до конца тридцатых годов Маркса даже не открывал.

Его стратегический гений сродни Кафке, воплощенному мастеру тактики, “заранее принявшему меры против истолкователей им написанного”. Секрет кафкианских новелл, убеждает Беньямин, в том и состоит, что  в них нет определенного, символического смысла. С другой стороны, его привлекала совершенно иная по типу, совсем не еврейская хитрость Брехта, антипода Кафки по складу воображения.  (Как и следовало ожидать, большое эссе Беньямина о Кафке Брехту резко не понравилось.)  Брехт с его деревянной обезьянкой над рабочим столом, на носу которой висела табличка “Не понимаю!”, воплощал для    обожателя эзотерических религиозных текстов Беньямина, вероятно, не менее мощный дар хитроумия -  но хитроумия, понижающего всяческую сложность, делающего любую мысль понятной каждому.  Огорчительное для большинства друзей,  “мазохистское” (по выражению Зигфрида Кракауэра) отношение Беньямина к Брехту показывает, до какой степени его такая возможность соблазняла.

Беньямин привык идти наперекор расхожим толкованиям. “Все решающие удары наносят левой”, - обронил он в “Улице с односторонним движением”.  Именно потому, что “любое человеческое знание принимает форму интерпретации”, он считал важным противостоять  интерпретациям, которые напрашиваются сами собой. Его обычная стратегия - подсушивать символику одних произведений, скажем, рассказов Кафки или гетевского “Избирательного сродства”,   и, напротив, щедро подливать ее в другие, где никто о ее существовании и не подозревал (вроде немецких барочных действ, прочитанных им как аллегории  исторического пессимизма). “У каждой книги - своя тактика”, - писал он. И в  дружеском письме -  шутя, но только отчасти - настаивал, что у него в произведениях сорок девять уровней смысла. Для современного искусства, так же как для старых каббалистов, простого не существует. Все - по меньшей мере - сложно. “Двойственное теснит подлинность на всех фронтах”, - сказано в “Улице  с односторонним движением”.  Что Беньямину несвойственно, это простодушие: “так называемый прямой,  незамутненный взгляд, скорей всего, лжет”.

Оригинальностью суждений Беньямин  (по словам его друга и ученика Теодора Адорно)  едва ли не в первую очередь обязан  собственному “микроскопическому зрению” вкупе с постоянной тягой к общей теории. “Сильней всего, - пишет Шолем, - его влекли мелочи”.  Он обожал старинные безделки, почтовые марки, открытки с видами и такие умаляющие реальность игрушки, как стеклянный шарик с зимним видом, где, только тронешь, валом валит снег. Его почерк - почти микроскопическая филигрань, а так и не реализовавшаяся, по словам того же Шолема, мечта - уместить сотню строк на бумажной осьмушке. (Эту мечту воплотил Роберт Вальзер, рукописи рассказов и повестей которого, выведенные обычно бисерным почерком, - настоящие микрограммы.). Шолем рассказывает, что, как только он приехал в Париж в августе 1927 года (первая встреча друзей после шолемовской эмиграции  в двадцать третьем в Палестину), Беньямин потащил его на выставку предметов иудейского ритуала в музей Клюни - показать “два пшеничных зерна, на которых чья-то родственная душа вывела полный текст  “Шема Ицраэль”.

Уменьшить - значит сделать удобным для переноса: идеальная  форма владения имуществом для путешественника или изгнанника. В Беньямине жил и непоседливый путешественник, и собиратель, отягощенный скарбом - иначе говоря, грузом собственных страстей. Но уменьшить - значит еще и утаить. Исчезающе малое тянуло Беньямина, как все, что требует дешифровки: эмблемы, анаграммы, рукописи. Кроме того, уменьшить - значит сделать бесполезным. До гротеска сведенное к малости освобождено от прежнего смысла: главное в нем теперь - крошечная величина, и только. Это и образ целостности (иными словами, полноты), и воплощение фрагментарности (то бишь, несоизмеримости). А потому миниатюрное - предмет незаинтересованного созерцания, грезы. Любовь к мелочам - черта детского характера, прикарманенная сюрреалистами. Как замечает Беньямин, сюрреалистский Париж - это “мир в миниатюре”.  То же можно сказать о фотографии, заново открытой сюрреалистами как объект не просто понятный или красивый, а загадочный и даже двусмысленный, - недаром Беньямин писал о нем с такой оригинальностью. Меланхолик - в постоянной осаде вещеподобного мира, но сюрреалистский вкус посмеивается над своими страхами. Главный вклад сюрреализма в современное мироощущение - меланхолия без угрюмости.

“Единственное - и притом острейшее - удовольствие, которое позволяет себе меланхолик, - это аллегория”, - писал Беньямин в “Происхождении немецкой барочной драмы”. Аллегория - типичная манера меланхолика читать мир,  утверждал он и ссылался на бодлеровское: “Для меня уже все - аллегория”. Извлечение смысла из омертвелого и ничтожного, аллегория - характерный метод немецких барочных драматургов и Бодлера, главных героев Беньямина. Этим же методом, но переведенным в  философскую аргументацию и микрологический анализ вещного мира, пользовался и сам Беньямин. 

Для меланхолика и сам мир - своего рода вещица: скорлупка, утеха, магическая палочка. Перед смертью Беньямин обдумывал эссе о миниатюризации как сути воображения. Не исключено, что он вернулся к давнему замыслу написать о гетевской “Новой Мелюзине” (из “Вильгельма Мейстера”) - истории человека, который влюбился в  крохотную, но порой принимающую нормальные размеры женщину и тайком носит при себе ларчик с миниатюрным королевством, где его возлюбленная - принцесса. В сказке Гете мир сведен к подручной вещи, буквально-таки к предмету.

Книга - такой же уменьшенный мир, внутри которого поселяется читатель. В “Берлинской хронике” Беньямин  вспоминает свои детские восторги: “Ты не читал книгу от начала до конца - ты в ней жил, забиваясь между строчек”.  К чтению, грезе ребенка,  с годами прибавилось письмо - наваждение взрослого. “Если хочешь приобрести книгу, лучше всего ее переписать”,- пишет Беньямин в эссе “Распаковывая свою библиотеку”. А если хочешь ее понять, надо опять-таки войти в ее внутреннее пространство: книгу, замечает он в “Улице с односторонним  движением”, по-настоящему не поймешь, пока не перепишешь, как невозможно понять окрестность, глядя с самолета, - ее нужно обойти пешком.

“Смысл явления тем глубже, чем резче на нем печать смерти и следы упадка”, - пишет Беньямин в книге о барочной драме. Таков для него единственный способ найти смысл в собственной жизни, “этом умирании прошлого, которое эвфемистически именуется опытом”. Прошлое можно читать именно потому, что оно мертво. История доступна пониманию как раз оттого, что овеществлена  в предметах. Мир впускает в себя, только обернувшись книгой. Книга и становится для Беньямина еще одним пространством, куда можно ускользнуть. Ибо первое желание Сатурна при взгляде на любой предмет - отвести глаза, уставиться в угол. Еще лучше - уткнуться в блокнот для записей. Или укрыться  за стеной книги.

За недостаток у себя внутренней силы Сатурн упрекает волю. Убежденный, будто воля - его слабое место, меланхолик делает самые невероятные усилия, чтобы ее воспитать. Если эти труды венчаются успехом, гипертрофия воли, в конце концов, принимает вид неодолимой приверженности к работе.  Так непрестанно мучившийся “подавленностью, этой болезнью монахов” Бодлер то и дело дает себе в письмах и “Дневнике” самые страстные зароки работать еще больше, работать без передышки, забыть обо всем кроме работы. (Отчаяние при “каждом поражении воли” - слова опять-таки бодлеровские - постоянная жалоба современных интеллектуалов и художников, особенно если они сошлись в одном лице.) Или ты обречен работать как проклятый, или не в силах и пальцем пошевелить. Меланхолик впрягает в работу даже свою мечтательность,  принимается развивать в себе фантасмагорические состояния  вроде грез или силится достичь особой концентрации внимания  с помощью наркотиков. Сюрреализм сделал простую вещь:   с восторгом воспринял то, что Бодлер переживал как  изъян. Сюрреалисты  прекратили оплакивать истощение воли и, напротив, возвели его в ранг идеала, заявив, что грезы дают художнику абсолютно все необходимое для работы.

Постоянно работавший, постоянно пытавшийся работать еще больше Беньямин много думал о повседневном писательском укладе. В нескольких разделах “Улицы с односторонним движением” даются рецепты для работы: наиболее подходящие условия, время, подручные средства. В гигантской переписке им во многом двигало желание отметить, отчитаться,  засвидетельствовать, что он работает. Его никогда не покидал инстинкт собирателя. Учеба - одна из  разновидностей коллекционерства, как,  например, в цитатах и ежедневных выписках из прочитанного, заносимых Беньямином в блокноты, с которыми он нигде не расставался и отрывки из которых любил зачитывать друзьям вслух. Мысль тоже в родстве с собиранием -  по крайней мере, на стадии подготовки. Он скрупулезно регистрировал все приходившие в голову идеи, посылал целые мини-эссе в письмах друзьям, снова и снова перебелял планы задуманного,  записывал сны ( в “Улице с односторонним движением” некоторые из них пересказаны), хранил пронумерованные листы со списками прочитанного. (Шолем рассказывает, что в свой второй и последний приезд к Беньямину в Париж в 1938 году видел блокнот с перечнями прочитанного за последнее время, где под номером 1649 значилось “Восемнадцатое брюмера” Карла Маркса.) 

Потребность в одиночестве, вместе с горькими чувствами брошенного, - коренная черта меланхолика. С головой ушедший в работу должен быть одинок - или, по крайней мере, не связан прочными отношениями. В эссе о гетевском “Избирательном сродстве” неприязнь Беньямина к семейной жизни вполне очевидна. Его любимые герои - Кьеркегор, Бодлер, Пруст, Кафка, Краус - не были женаты, а собственный брак (он женился в семнадцатом, разъехался с женой в двадцать первом и развелся в тридцатом) Беньямин, по словам Шолема, называл ”погибелью”. Что меланхолика меньше всего привлекает, так это естество, естественные отношения.  На автопортрете в “Берлинском детстве” и “Берлинской хронике” перед нами  сын, и только сын;  в роли мужа и отца (а у него тоже был сын, родившийся в 1918-м и эмигрировавший в Англию с матерью, бывшей женой Беньямина, в середине тридцатых) он, кажется, просто не знает, что ему со всем этим делать. Естество в виде, например, семейных связей отдает меланхолика во власть ложно-индивидуального, во власть чувствительности, - для него это утечка воли, независимости, свободы сосредоточиться на том, что делаешь. И, наконец, это требует от меланхолика любви к ближнему, а тут он заранее пасует.

Беньямин видел в тяге к самоубийству особенность своего времени. В “Париже, столице XIX столетия”  он писал: “Сопротивление, которое оказывает наше время естественным и плодотворным порывам личности, не соизмеримо с силой этих порывов.  Оно объяснимо лишь в одном случае: если личность становится все пресыщенней и сама ищет спасения в смерти. Современность с неизбежностью стоит под знаком самоубийства,  акта, венчающего волю героя... Это единственное в своем роде достижение нашего времени в области человеческих страстей...” Самоубийство понято тут как ответ героической воли на собственное поражение.  Единственная возможность избежать самоубийства, убеждает Беньямин, лежит за пределами героизма, за пределами усилий воли. Разрушительный характер не может почувствовать себя в ловушке, поскольку “видит выход везде”. С бодростью избавляясь от любого балласта существования, он “всегда на перепутье”. 

Беньяминовский очерк разрушительного характера напоминал бы  этакого Зигфрида в сфере духа - веселого, невинного как ребенок зверя, хранимого богами, - если бы не ирония, возвращающая этот апокалиптический пессимизм все в те же пределы сатурновского темперамента.  Ирония - это утвердительное имя, которое меланхолик дает своему одиночеству, добровольному разрыву с обществом. В “Улице с односторонним движением” Беньямин славит иронию - возможность  для  индивида утвердить свое право на независимость от других - как “самое европейское из всех достижений человечества”  и замечает, что до Германии это достижение не дошло. Вкус к иронии и самоотчету отвращал Беньямина от едва ли не всего в современной ему немецкой культуре: он терпеть не мог Вагнера, в грош не ставил Хайдеггера и презирал неистовства авангардистских движений Веймарской Германии  вроде  экспрессионизма.

Со всей страстью и иронией разом Беньямин ставил себя на перепутье. Для него было важно не порывать ни с одной из своих “позиций” - богослова, сюрреалиста в эстетике, коммуниста. Каждая дополняла другую - он нуждался в них  всех. Решения, понятно, сбивали равновесие этих позиций -  сомнения  ставили все на место. Оттягивая отъезд из Франции, при последней встрече с Адорно в начале 1938 года он объяснил это тем, что “здесь еще остались позиции, которые стоит защищать”.

По мысли Беньямина, независимый интеллектуал - человеческий вид,  вымирающий повсюду: в буржуазном обществе он обречен ровно так же, как  в коммунистическом. Больше того, Беньямин чувствовал, что живет в такое время, когда все чего-нибудь стоящее приходит к концу.  Сюрреализм был для него последним проблеском разума европейской интеллигенции - разума уже по сути разрушительного, нигилистического. В эссе о Краусе он задавал риторический вопрос, стоит ли Краус на пороге новой эпохи. И отвечал: “Увы, вне всякого сомнения, стоит.  Он в преддверии Страшного Суда”. Беньямин думал тут о себе. Перед последним судилищем последний интеллектуал  - сатурновский герой современной культуры со своими руинами, своими вызывающими видениями,  грезами наяву,  беспросветным унынием и опущенным взглядом - пытался  донести мысль, что будет отстаивать множество “позиций” и до конца защищать жизнь духа всеми праведными и бесчеловечными средствами, какие у него есть.
http://krotov.info/libr_min/03_v/ey/l_06.htm Зонтаг. ПОД ЗНАКОМ САТУРНА
                                                           

Связанные материалы Тип
Тело матери как объект сопротивления Дмитрий Косой Запись
метаморфозы бесполого Тела Дмитрий Косой Запись
толпа как бесполое Тела Дмитрий Косой Запись
паника в толпе Дмитрий Косой Запись
Спиноза о сознании Дмитрий Косой Запись
Делёз о бесполом Тела Дмитрий Косой Запись
о коммунизме Дмитрий Косой Запись
государственная измена Дмитрий Косой Запись
война и мир Дмитрий Косой Запись
страсти и бесполое Тела Дмитрий Косой Запись
запрос либерализма на "порядок" Дмитрий Косой Запись
сознание и опыт Дмитрий Косой Запись
ненависть Дмитрий Косой Запись
о сближении либерал-фашизма с уголовной сферой Дмитрий Косой Запись
объект сопротивления и сомнения тот ли Дмитрий Косой Запись
Мастер Дмитрий Косой Запись
притчи мудрецов Дмитрий Косой Запись
эволюция либерализма Дмитрий Косой Запись
объект сопротивления маркиза Де Сада Дмитрий Косой Запись
бесполое религиозного Дмитрий Косой Запись
воля к власти как "стремление к смерти" Дмитрий Косой Запись
о проституции Дмитрий Косой Запись
от понимания к эротомании Дмитрий Косой Запись
идеология бесполого Тела Дмитрий Косой Запись
вечная память героям Дмитрий Косой Запись
диалог и политика Дмитрий Косой Запись
рациональное и иррациональное Дмитрий Косой Запись
Вейнингер Дмитрий Косой Запись
Флоренский и бесполое Дмитрий Косой Запись
российская мать Дмитрий Косой Запись
Бессмертие Дмитрий Косой Запись
бесполое в мистическом опыте Дмитрий Косой Запись
философия бесполого Тела Дмитрий Косой Запись
феминизм Дмитрий Косой Запись
женщина как часть мира Дмитрий Косой Запись
арабская философия о едином Дмитрий Косой Запись
бесогон и проповеди Дмитрий Косой Запись
ислам. изобретение толпы Дмитрий Косой Запись
эротика бесполого Тела Дмитрий Косой Запись
необъяснимое Дмитрий Косой Запись
от объекта сопротивления к фикции самосознания Дмитрий Косой Запись
манифест нигилизма Дмитрий Косой Запись
рациональное шизоидного Тела Дмитрий Косой Запись
шизоидное Тела о суверене Дмитрий Косой Запись
порноиндустрия Дмитрий Косой Запись
Бибихин Дмитрий Косой Запись
либерализм о браке Дмитрий Косой Запись
ненависть и фашизм Дмитрий Косой Запись
онтология шизоидного Тела Дмитрий Косой Запись
Путин и объект сопротивления Дмитрий Косой Запись
женщина в мыслях и афоризмах Дмитрий Косой Запись
судьба женщины Дмитрий Косой Запись
психоанализ о цивилизации Дмитрий Косой Запись
кто победил Дмитрий Косой Запись
ошибка Путина Дмитрий Косой Запись
Шекспир о шизоидном Тела Дмитрий Косой Запись
политик Лимонов Дмитрий Косой Запись
Онтология Тела Чикатило Дмитрий Косой Запись
страх смерти Дмитрий Косой Запись
нарцисс Дмитрий Косой Запись
Шпаликов. Человек без прошлого Дмитрий Косой Запись
Рерих. Творец человека будущего Дмитрий Косой Запись
жизнь как сон Дмитрий Косой Запись
война как призвание Дмитрий Косой Запись
шизоидное Тела Хайдеггера Дмитрий Косой Запись
супружеская измена Дмитрий Косой Запись
христианство и плоть Дмитрий Косой Запись
эпос шизоидного Тела Дмитрий Косой Запись
шизоидное Тела и информация Дмитрий Косой Запись
Конфуций о женщине Дмитрий Косой Запись
диалог о жизни Дмитрий Косой Запись
поэзия любви Дмитрий Косой Запись
ошибка Дмитрий Косой Запись
половое Тела и диалог Дмитрий Косой Запись
Единое толпы Дмитрий Косой Запись
Тело и практики общения Дмитрий Косой Запись
диалог о суверене и глобализме Дмитрий Косой Запись
сексуальные излишества Дмитрий Косой Запись
половое, шизоидное и бесполое Дмитрий Косой Запись
либеральный рынок Дмитрий Косой Запись
женщина и сексуальный опыт Дмитрий Косой Запись
женщина и сексуальный опыт Дмитрий Косой Запись
бесполое Тела и язык Дмитрий Косой Запись
объект сопротивления в реальном Дмитрий Косой Запись
любовь в объекте сопротивления. Дмитрий Косой Запись
либерал-фашизм и индивид Дмитрий Косой Запись
инструментальное сознания Дмитрий Косой Запись
любовь на двоих Дмитрий Косой Запись
смысл запретов Дмитрий Косой Запись
объект сопротивления по Эрдману Дмитрий Косой Запись
диалектика как стремление к смерти Дмитрий Косой Запись
философ бесполого Тела Дмитрий Косой Запись
выбор женщины Дмитрий Косой Запись
шизоидное Тела о любви Дмитрий Косой Запись
русские в политике Дмитрий Косой Запись
Великая Мать Дмитрий Косой Запись
ошибка Дмитрий Косой Запись
объект сопротивления по Монтеню Дмитрий Косой Запись
толпа по Павлову Дмитрий Косой Запись
бесполое Тела и логика Дмитрий Косой Запись
дуализм Мамардашвили Дмитрий Косой Запись
дуализм как проблема Дмитрий Косой Запись
бесполое как политическое Дмитрий Косой Запись
объект сопротивления Бальзака Дмитрий Косой Запись
объект сопротивления по Чехову Дмитрий Косой Запись
"Иванов" Чехова Дмитрий Косой Запись
революция не существует Дмитрий Косой Запись
недоверие в политике Дмитрий Косой Запись
мнение Дмитрий Косой Запись
цинизм Дмитрий Косой Запись
любовь и чувство Дмитрий Косой Запись
любящим Путина Дмитрий Косой Запись
объект сопротивления Ульянова Дмитрий Косой Запись
мусульмане Дмитрий Косой Запись
объект половой в Древнем Египте Дмитрий Косой Запись
что делать? Дмитрий Косой Запись
мудрость древних Дмитрий Косой Запись
феномен власти Дмитрий Косой Запись
Путин и патриотизм Дмитрий Косой Запись
социальные технологии Дмитрий Косой Запись
женщина как бесполое Тела Дмитрий Косой Запись
Деррида. Объект сопротивления Дмитрий Косой Запись
Штирнер о древних и новых Дмитрий Косой Запись
тактика вождя Дмитрий Косой Запись
толпа и масса Дмитрий Косой Запись
объект сопротивления в предложениях Дмитрий Косой Запись
чиновник и закон Дмитрий Косой Запись
воздержание Дмитрий Косой Запись
вещь в себе Дмитрий Косой Запись
об отрезающих головы Дмитрий Косой Запись
бесполое Тела Эми Дмитрий Косой Запись
шизоидное Тела и бесполое Дмитрий Косой Запись
философия и наука. Дмитрий Косой Запись
доброхот Чавес Дмитрий Косой Запись
консерватизм как рабство бесполого Тела Дмитрий Косой Запись
лень Дмитрий Косой Запись
хаос либерал-фашизма Дмитрий Косой Запись
прагматизм Дмитрий Косой Запись
надежда как стремление Дмитрий Косой Запись
бесполое Тела и террор Дмитрий Косой Запись
религия в стремлении к смерти Дмитрий Косой Запись
счастье и бесполое Тела Дмитрий Косой Запись
шизоидное Тела чиновника Дмитрий Косой Запись
психолог о женских нестроениях Дмитрий Косой Запись
правозащитник Дмитрий Косой Запись
любовь к объекту сопротивления Дмитрий Косой Запись
российская философия Дмитрий Косой Запись
объект сопротивления и любовь Дмитрий Косой Запись
Руссо. Объект сопротивления Дмитрий Косой Запись
творчество и интеллект Дмитрий Косой Запись
опыт сознания Дмитрий Косой Запись
объект сопротивления в браке Дмитрий Косой Запись
вымысел больше реальности Дмитрий Косой Запись
свобода и деятельность Дмитрий Косой Запись
атараксия Дмитрий Косой Запись
объект сопротивления и религия Дмитрий Косой Запись
за свободу надо бороться Дмитрий Косой Запись
бесполое Тела и информация. Дмитрий Косой Запись
Витгенштейн о философии Дмитрий Косой Запись
психология о субъекте Дмитрий Косой Запись
бесполое Тела в политическом Дмитрий Косой Запись
психологи о неврозе Дмитрий Косой Запись
ответственность Дмитрий Косой Запись
прав ли Протагор? Дмитрий Косой Запись
постмодернизм о тексте Дмитрий Косой Запись
идеология толпы Дмитрий Косой Запись
бесполое Тела и война Дмитрий Косой Запись
Шизоидное Тела революционера Дмитрий Косой Запись
объект сопротивления и вера Дмитрий Косой Запись
сущее, существующее, и существование Дмитрий Косой Запись
секс как культура Дмитрий Косой Запись
бесполое Тела в исламе Дмитрий Косой Запись
бесполое Тела и оргазм Дмитрий Косой Запись
бесполое Тела и любовь Дмитрий Косой Запись
бесполое Тела и сказка Дмитрий Косой Запись
бесполое Тела и секс Дмитрий Косой Запись
существует ли право? Дмитрий Косой Запись
объект сопротивления и мать Дмитрий Косой Запись
философия как предмет Дмитрий Косой Запись
бесполое Тела и культура секса Дмитрий Косой Запись
бесполое Тела в афоризмах Дмитрий Косой Запись
сублимация по Фрейду Дмитрий Косой Запись
женская проституция как миф Дмитрий Косой Запись
консерватизм как необходимость Дмитрий Косой Запись
философия и буддизм Дмитрий Косой Запись
женщина в сексе Дмитрий Косой Запись
психолог о женщине Дмитрий Косой Запись
мужчина в представлении женщины Дмитрий Косой Запись
объект сопротивления по Лакану. Дмитрий Косой Запись
шизоидное Тела о сексе Дмитрий Косой Запись
существует ли существование? Дмитрий Косой Запись
шизоидное Тела о либерализме и либералах Дмитрий Косой Запись
идеи к подъёму рождаемости Дмитрий Косой Запись
субъект мышления как фикция Дмитрий Косой Запись
идолы Бэкона Дмитрий Косой Запись
женщина - это и профессия Дмитрий Косой Запись
бесполое Тела россиян Дмитрий Косой Запись
бесполое Тела и технологии Дмитрий Косой Запись
самоубийство и причина возникновения Дмитрий Косой Запись
Кристева. Объект сопротивления Дмитрий Косой Запись
объект сопротивления по Шопенгауэру Дмитрий Косой Запись
политэкономия и богатства Дмитрий Косой Запись
бесполое Тела декабриста Дмитрий Косой Запись
философия и рефлексия Дмитрий Косой Запись
вина как религиозное понятие Дмитрий Косой Запись
психология целого Дмитрий Косой Запись
реализация объекта сопротивления Дмитрий Косой Запись
Валери Соланас Дмитрий Косой Запись
бесполое Тела в мифологии Дмитрий Косой Запись
объект сопротивления и страсть Дмитрий Косой Запись
как объект исчезает из философии Дмитрий Косой Запись
объект сопротивление и желание Дмитрий Косой Запись
материя по Плотину и стоикам Дмитрий Косой Запись
популизм Дмитрий Косой Запись
нарцисс как мифология современности Дмитрий Косой Запись
портрет лидера государства Дмитрий Косой Запись
Аль-Кинди. Эффект потери Тела Матери Дмитрий Косой Запись
мужчина со стороны Дмитрий Косой Запись
Толстой. Бесполое Тела Дмитрий Косой Запись
Невроз не по Фрейду Дмитрий Косой Запись
визуализация Дмитрий Косой Запись
личная свобода Дмитрий Косой Запись
женщина и дети Дмитрий Косой Запись
женщина и дети Дмитрий Косой Запись
шизоидное Тела и насилие Дмитрий Косой Запись
бесполое Тела и потенция Дмитрий Косой Запись
вера и фанатизм Дмитрий Косой Запись
почему мужчины не женятся? Дмитрий Косой Запись
человек противостоящий Дмитрий Косой Запись
Путин как личность Дмитрий Косой Запись
объект сопротивления и память Дмитрий Косой Запись
Зло, и откуда этот феномен Дмитрий Косой Запись
секс как программа действия Дмитрий Косой Запись
общее дело как фикция Дмитрий Косой Запись
история как идея Дмитрий Косой Запись
нимфомания как привычка Дмитрий Косой Запись
когда уходит традиция брака Дмитрий Косой Запись
психолог о мастурбации Дмитрий Косой Запись
детство политика Дмитрий Косой Запись
философия как предмет Дмитрий Косой Запись
нарцисс и толпа Дмитрий Косой Запись
мир в доказательствах Дмитрий Косой Запись
Гербарт. Шизоидное Тела как система Дмитрий Косой Запись
объект сопротивления и выбор женщины Дмитрий Косой Запись
герой Ларс фон Триера Дмитрий Косой Запись
нарцисс и личность Дмитрий Косой Запись
сексуальность как возможность Дмитрий Косой Запись
бесполое Тела и возможности его Дмитрий Косой Запись
Путин о главном Дмитрий Косой Запись
Маркс как философ Дмитрий Косой Запись
бытие как фикция мышления Дмитрий Косой Запись
Ницше. Бесполое Тела Дмитрий Косой Запись
психология как развлечение Дмитрий Косой Запись
содом и безопасность Дмитрий Косой Запись
чат-бот как угроза человечеству Дмитрий Косой Запись
мир и текст Дмитрий Косой Запись